|
|
28 минут - про то, что родители бывают не правы, про то, что надо иногда вспомнить, что чёткой разницы между " правильно" и " неправильно" нет. Мы устанавливаем её сами. Про Алинку. (200 по встречной).
28 минут
30 minutes a blink of an eye
30 minutes to all of our lives
30 minutes to make up my mind
30 minutes to finally decide
to decide to decide to decide
to decide...
30 минут, чтобы решить, чтобы понять, чтобы оправдаться или, чтобы оправдать? Глупо говорить про 30 минут, если их не было. У нас не было 30 минут... 28...28 минут, ровно.
Мы сказали. Сегодня мы сказали правду, возможно впервые со времени работы. И нас оттолкнули, нас не поняли. От нас отказались. Сегодня он был серьёзным, сдержанным и взрослым, казалось, за одну ночь он вырос навсегда. Он сам сказал отцу. И тот впервые в жизни ударил его, на лице показалась едва заметная улыбка, возможно просто судорога, едва заметная линия, рассекающая лицо. В глазах блеснула ненависть, страх... боль? Он ничего не сказал больше, всё стало понятно. Его мать попросила нас уйти, а друзья... теперь они нас боялись... За что? Разве мы виноваты, разве мы просили об этом? Но нас не поняли.
Я боялся, а он... молчал, всегда молчал. Когда мы ехали домой, он не сказал ни слова, молчал, давил на педаль и молчал...
Он хотел отомстить, не знал, как, но хотел. Я понял, ему было больно. Больнее, чем мне, чем им всем вместе взятым, он в них верил, верил, что помогут, что простят, что скажут... что не убьют...
Они убили его. Он всегда верил им, а они убили его веру, они убили его... нас.
- Уходи... - его губы еле шевельнулись. Он подошёл к окну и плотно закрыл его. Закрыл балкон, ещё одно окно, закрыл выход в жизнь. - Уходи...
Он взял меня за руку и вывел в коридор.
- Это твой последний шанс, либо здесь... навсегда, либо там ... до смерти.
Я вернулся в комнату, сел на кровать. Я слышал, как он плотно закрыл дверь. Его не было. Я пошёл на кухню, он стоял с телефонной трубкой в руках.
- Добрый Вечер, могу я поговорить с Михаилом Генриховичем... спасибо.... Не беспокойся, я не задержу тебя, я просто хочу сказать... прощай...
- Алло, мам ... это я... не плачь... это не стыдно...прощай...
- Алина, привет мой котик, опять школу прогуливаешь? - на глазах появились слёзы. - Я так звоню попрощаться... ха... да...улетаю, прощай...
Он звонил многим, не упрекал, не просил понять или помочь, просто прощался и клал трубку. Он посмотрел на меня и повернул рукоятку на плите. Мы вышли из кухни, сидели и молчали...оба. Я смотрел на него, он на меня. Едва заметно он улыбнулся. Я дотронулся губами до его щеки, до краешка рта, он ответил. Крепко прижал меня к себе, казалось грудная клетка не выдержит, сломается, но он не отступал. Только чуть ослабил пальцы.
Он посмотрел мне в глаза, провёл рукой по лицу, шее. Медленно, едва дотрагиваясь, стал расстёгивать пуговицы, снял рубашку. Я сел на кровать, поджав под себя ноги, он сел напротив. Мы молчали и смотрели друг другу в глаза, долго и пристально, пытаясь понять свои действия. Смысла не было. Мы могли уехать, могли существовать без них, мы просто могли не говорить им ничего, но это его чувство правды, не притупляемое разумом, не склоняемое к разуму... ну что ж. Так надо.
Он поцеловал меня так, как не должен был целовать сейчас, не должен был целовать вообще, но поцеловал, страстно и рьяно, ожег моё сердце и спалил мозг, теперь я думал, как он; дышал им и покорялся его теории мести. Он был прав, и теперь я в это верил.
Я прижал его к себе, стал целовать его, стал любить так, как ему нравилось, как он хотел. И мне тоже это нравилось. Он прикусил мою губу, а потом сжал её своими. Мы стояли на коленях, как на молитве. Он молился за меня, я за него. Мы ничего не говорили, но верили, что Господь нас поймёт.
Он робко перебирал мои волосы, наши сердца бились в унисон. Я чувствовал его всем телом, его страх, его боль, его любовь. Я смирился с этим. Смирился с тем, что его больше нет. Смирился с тем, что ломаная линия, оскверняющая его лицо... это улыбка. Его руки отпустили мои волосы, я больше не чувствовал его дыхания.
Я опустил его на кровать и лёг рядом, сердце ещё стучало, но дыхания не было. Я мог его спасти, мог спасти себя, но зачем. За дверью раздался стук... голоса...крики... Сынок, Владик...Серёженька, прости... прости, откройте...нет...газ...Влад, Сергей. По щекам покатились слёзы, я лежал рядом с ним, с его бездыханным телом, а за дверью, словно птицы в клетке, бились родные, близкие... у нас больше нет близких, больше нет родных, только он и я.
Он посмотрел на меня и улыбнулся. С треском вылетела дверь, комната наполнилась людьми, они кричали, тётя Таня упала в обморок, дядя Миша кашлял и тряс его тело, а он смотрел на отца ненавистным взглядом, и сжимал мою руку. Мужчина в белом халате вытащил моё тело из комнаты, все кашляли, плакали, орали, кто-то перекрыл газ, но мы уже твёрдо стояли в другом мире, и нам было хорошо.
Вокруг метались люди, царил хаос. Напротив нас, по ту сторону зеркала, стояла Алина. Она закрывала рот мокрым платком и смотрела прямо в глаза. Она протянула руку к стеклу и по щеке скатилась слеза. Она подошла ещё ближе и практически прикоснулась губами к зеркалу:
- Я не прогуливала, - еле слышно проговорила она - я была с НЕЙ... Я знаю, у меня тоже когда-нибудь будут... мои 28 минут...
напишите Deep Purple
|
|