| на главную | | <<< назад <<< | | юридическая фигня| | гостевуха | | форум | | mail | «Белая темнота». Часть 1 Пейринг: СЛ/ВТ Рейтинг: PG-15 Жанр: Angst Предупреждения: Грубого насилия, инцеста и мужской беременности нет. Зато есть смерть персонажа, а также ОМП и ОЖП. Summary: Некий американский судмедэксперт находит в грузовом контейнере тело девочки, в последсвии оказывающейся дочерью российского бизнесмена... Дисклеймер: Господа с фамилиями Топалов и Лазарев мне не принадлежат, никакой выгоды не извлекаю, события вымышлены. ПРОЛОГ - Хочу чтобы ты отгадал загадку. - Что? Какую?.. - Загадку... - Слушай... нет, я не люблю загадки. Они все глупые и неинтересные. - Эта – на сообразительность. - Сомневаешься в моей сообразительности? - Наверно, ты сомневаешься... - Подловил. Ладно, валяй свою тупую загадку. - Три ястреба воровали у фермера кур... - Чего? - Три ястреба воровали кур. Что, уже непонятно?.. - Какой ты сегодня красноречивый... прямо страшно. Дальше-то что было, ну воровали они кур?.. - Так вот. Три ястреба воровали у фермера кур, - Влад поднял голову и лукаво улыбнулся, глядя на негодующего брата сквозь длинную челку. – Однажды фермер выследил всех трех, когда они сидели на крыше курятника. Он вернулся в дом, взял ружье, в котором был всего один патрон, и выстрелил, - попав в одного из трех. Вопрос: сколько ястребов осталось на крыше курятника? - Глупая загадка, - усмехнулся Сережа. – Ответ очевиден. Где тут на сообразительность? - И какой ответ? - Два ястреба. Всего было три, одного он подстрелил. Где ты взял эту ерунду? - В книжке одной прочитал. Кстати, ответ неправильный. - Что? То есть это как? - А вот так. «Два» – неправильный ответ. - Тогда какой ответ? – растерянно спросил маленький Лазарев, поджимая под себя ноги в белых носках. - Не скажу. Ты должен сам догадаться. - Ну, Влад... - Я спокоен за твою сообразительность, помнишь? - Я не знаю, сколько их там осталось... - Ну так подумай, - Владик улыбнулся, стряхнув со щеки крошки от печенья, и слез с дивана, направляясь к двери. – Я тебе на это дам сколько хочешь времени... только угадай... США, штат Виргиния, 9 июля Дождь лил который час, и лобовое стекло, как старый телевизор, показывало одну муть. Небо нещадно темнело. День, видимо, решил сегодня устроить себе выходной, потому как утро, едва закончившееся, плавно и быстро перетекало в омерзительно мокрый вечер. Натан вел наугад, почти вслепую. Ему небольшого труда стоило бы сейчас врезаться в какой-нибудь школьный автобус и свалиться в кювет вместе с обломками своего "Мерседеса". Это-то и пугало. В нервном помрачнении сжимая руль, он вел машину осторожно, снизив скорость до минимально допустимой, и голова, в это утро словно набитая камнями, от тяжести кренилась набок. Дабы не пропустить дорожный указатель и поворот, пришлось высунуться в окно. Натан не с самыми светлыми чувствами ловил сегодня свое отражение в зеркале заднего обзора. Вид усталого, помятого от недосыпания человека, с челки которого стекает мелкими каплями вода - зрелище безрадостное, особенно если точно знаешь, что этот человек - ты. Что-что, а любить свою работу точно не заставишь себя в таком состоянии. Перед Питерсбергом он свернул, переехал через железнодорожные пути, где вокруг раскинулись унылые, заросшие папоротником, окрестности, и покатил по узкой дороге, тянущейся через участок бесхозной земли. Дорога обрывалась у контрольно-пропускного пункта, за которым находился погрузочный терминал. Натан остановил машину, упершись фарами в красно-белый шлагбаум, достал сигареты и торопливо закурил. Из будки показался охранник, который, кажется, тоже не сильно радовался погоде. Хлюпая ботинками по разжиженным кочкам, он направился к машине, и Натан нехотя опустил стекло. - Чем могу служить, сэр? - по-военному спросил мужчина. - Натан Кори, судмедэксперт, - коротко представился Натан. Закусив сигарету зубами, он с трудом выуживал из нагрудного кармана удостоверение. Охранник недоверчиво сверил лицо на фотографии с лицом, сидящим перед ним в черном "Мерседесе". С фотографии на него взирал юноша с тонкими, словно выточенными чертами лица, высокими бровями и аккуратно зачесанными назад темными волосами. При этом глаза его будто светились под лакированным покрытием карточки. Из машины смотрел человек, года, как минимум, на два старше. На вид ему было меньше тридцати, но определенно больше, чем на фотографии. Волосы сильно отросли, длинная челка закрывала брови, и глаза смотрели как-то тускло, совсем не как раньше. Острые лисьи черты лица тоже изменились, - в них заметно прибавилось спокойствия и уравновешенности. Единственным, что совершенно точно осталось общим у этого человека со своей фотографией - это тонкий шрам над бровью, проглядывающий сквозь влажную челку. Корчась под ливнем, охранник вернулся в будку, чтобы связаться с кем-то по телефону. Натан видел сквозь облачка выпускаемого дыма, как он кивает, изредка бросая заинтересованные взгляды в сторону машины. Прошла минута, прежде чем его кепка снова высунулась из будки, Натан докурил, швырнув окурок в мокрую траву. Охранник сунул в окно большой ветхий журнал и попросил расписаться. - Видите вон ту кривую сосну? - показал он. - После нее сверните налево, и дальше прямо. Дергаться на колдобинах сегодня было особенно неприятно, даже в высшей степени противно - для человека, который ночью мало спал и утром ничего не ел. Поташнивало. Вообще погода свирепствовала не в пользу ранних вызовов на окраину города, лесных вылазок и неопознанных трупов. Миновав таможню и администрацию порта - череду унылых зданий из белого кирпича, Натан поехал мимо ряда огромных складов с выстроившимися возле каждого оранжевыми контейнерами, все размером с товарный вагон. У причала на реке Ламберк были пришвартованы два контейнеровоза - "Ладингтон" и "Дельта". Несколько человек в растерянности толпилось возле судна; все они вымокли и выглядели продрогшими до костей. Нависший над озером тяжелый туман расползся и по пристани, отчего силуэты казались растворенными в воздухе. Натан надеялся, что со стороны выглядит не таким хмурым, каким сам себе кажется. Любая улыбка, даже вымученная, могла бы сейчас сгладить его черты и задрапировать нервозность до неузнаваемости, - но улыбаться, отчего-то совершенно не получалось. Возможно, это физическая разбитость от ночи, проведенной за работой, давала о себе знать; или нехорошее тревожное чувство, подрагивающее в груди. Откуда бы ему было взяться? Натан вылез из машины, на ходу натягивая темно-зеленую куртку. Град дождя обрушился ему на голову и бесцеремонно побежал за шиворот. Не может быть, чтобы за годы работы с мертвыми телами чувство дискомфорта в связи с очередным убийством не притупилось у него в душе. На самом деле оно уже давно улеглось там, сгладилось, и покорно дремало в обнимку с жалостью и отвращением. Натан привык к нему так же, как привык и дышать, так что если оно и просыпалось иногда в груди, то он этого, вероятно, попросту не замечал. Расстегивая мешок с трупом, всякий раз он машинально себе повторял, что человек до такого состояния, в конце концов, дошел не по собственной воле. Бесформенные клочки тела и побелевшие ткани еще совсем недавно были живыми, в них циркулировала кровь, они двигались, совершали какие-то поступки и что-то чувствовали… но думать об этом было неприемлемо. Если для кого-то со смертью человека умирает целый мир, то для судмедэксперта - это работа. И Натан понимал это не хуже любого другого специалиста. Хотя странное ощущение в груди все равно не желало испариться. На пристани его заметили, кое-кто помахал рукой. Натан извлек из багажника алюминиевый чемодан, комбинезон и кроссовки, украдкой примеряя доброжелательную улыбку, и почти бегом устремился к причалу. Дожидавшимися его у контейнеровоза были четверо - начальник порта под большим грибовидным зонтиком, детектив Рамис в рубашке с водяными подтеками, незнакомый полицейский и работник санитарной команды. Все они поочередно протянули Натану руки, и тот пожал их с деланным радушием, пока в животе у него истошно бурчало. С Рамисом они виделись еще часа четыре назад, в лаборатории, обследуя тело убитого накануне бизнесмена. Рукопожатие Джона Брайса - начальника порта, - было вялым, и на прибывшего эксперта он взирал почти с ужасом. Налипшие на лоб мокрые седые волосы придавали ему вид еще более жалкий. - Очень приятно, - он выдавил некое подобие улыбки, но получилось хуже, чем у Натана. - Должно быть, это о вас мне докладывал охранник. - Да, верно. Очень приятно. Натан сконфуженно отвернулся. Испуганные люди неизменно вызывали в нем отвращение, с тех самых пор, как тонкости работы начали вынуждать его общаться с родственниками погибших. Что-то явственно негодовало у него внутри и возводило непреступную стенку, чтобы отгородиться от чужого ужаса и горя. Он часто себя за это ругал, но справиться с ощущениями все равно не получалось. Организм отторгал. Единственное, что он мог - это маскировать брезгливость за ободряющей улыбкой, или безразлично кивать. - Труп там? - он повернулся к детективу, машинально стараясь говорить тихо. Рамис кивнул. Там - означало в контейнере, обнесенном желтой предупреждающей лентой. - Вы его видели? - Пришлось, конечно. Рамис был намного старше, и почти на голову выше Натана, но, несмотря на это, он единственный из его коллег не относился к нему, как к ребенку. Порой Натана это очень поддерживало. - Почему полиция не оцепила место преступления? Начальник порта хрипло откашлялся, недовольно поджав губы, но Натан не обратил на него внимания. Рамис хмыкнул, едва заметно передернул плечами. - В этом нет необходимости. Сюда так просто не проедешь. Натан поставил чемодан на землю и принялся натягивать комбинезон. - Мистер Брайс, какой груз вы везли в этом контейнере? - Музыкальную аппаратуру, - осипшим голосом отозвался Брайс. - Кстати, пломба на нем не повреждена. Это значит, что груз нетронут. - Где пломбировали контейнер? - В Нью-Йорке, сэр. Натан с лязгом застегнул молнию и распрямился. Начальник порта был явно из тех людей, которые слово "сэр" произносят таким тоном, словно их сейчас вывернет, - и только потому, что их раздражает чужая молодость. Натана это не злило, и даже не задевало, поскольку часто приходилось иметь дело с такими людьми, и все они ощетинивались от одного взгляда на него. Вероятно, в их представление о судмедэкспертах входили глубокие морщины, расчесанные усики под крючковатым носом и многолетняя практика за плечами. Натан Кори в свои двадцать семь выглядел несколько иначе, усов не носил и работал в криминалистике всего третий год. - То есть жертва, мистер Брайс, - мертвая или живая, - попала в контейнер до его пломбирования? Брайса заметно трясло. Определить, от чего именно, - от дождя, от страха, или от негодования, - было почти невозможно. Натан снова напустил на себя приветливый вид, расправив плечи, и с вежливой заинтересованностью воззрился на недовольного начальника порта. - Видимо, мистер Кори. Судно из Нью-Йорка прибыло. Натан поднял с земли чемодан, и окинул взглядом покачивающиеся на волнах "Ладингтон" и "Дельту". Судна, скрытые в тумане почти доверху, выглядели угрожающе. - Может, это был безбилетник? - задумчиво произнес он. - Две недели в контейнере по собственной воле, сэр. Натан покачал головой. - Кажется, сейчас пока не имеет смысла говорить об этом. Я пойду туда, - он прищурился в сторону контейнера и сделал знак полицейскому следовать с ним. Вдвоем они двинулись по шаткой деревянной пристани, перетянутой по обеим сторонам тяжелыми цепями с налетом зеленого ила. Открытая дверь контейнера была оцеплена желтой лентой. В темноте раздавалось нервное жужжания мух. Натан натянул на руки несколько пар перчаток и надел на лицо хирургическую маску, изъятые из алюминиевого чемоданчика. В его руках возник фотоаппарат, к которому он мастерским движением прикрепил 28-миллиметровый объектив, натянул поверх кроссовок бахилы, тоже найденные в чемодане, и аккуратно нагнулся, ныряя под желтую ленту. Контейнер звенел эхом его шагов и смердящей темнотой. Небрежно уложенные друг на друга, белеющие в темноте коробки, заполняли его лишь на половину. Натан щелкнул кнопкой, и в его руке зажегся фонарь. Он медленно, осторожно ступая по скользкому полу, двинулся вперед, освещая себе дорогу мощным прожектором. Возле дальней стенки контейнера луч выхватил из темноты чью-то голову, под неестественным углом уткнутую в обнаженное плечо. Затем фонарь осветил худенькое тело, облаченное в некогда белую безрукавку и потрепанные джинсовые шорты. Одежда была сплошь в копоти и коричневых кровавых пятнах, - определить ее изначальный цвет на глаз было невозможно. Голые ноги, согнутые в коленях, лежали друг на друге, поджатые, словно человек корчился от боли в животе. На левой ноге, облаченной в грязный носок, надета криво застегнутая босоножка. Девушка, - а это определенно была девушка - лежала в углу между разбросанными коробками, плечи и спину ее накрывали длинные каштановые волосы. Сквозь спутанные грязные пряди, закрывшие лицо, белел огромный выпученный глаз. - Томас! - крикнул Натан полицейскому, видневшемуся в дверном проеме по ту сторону желтой ленты. - Мая машина открыта! На заднем сидении лежит "Лумалайт"! Голос эхом забился в стенах. Черный силуэт Томаса в проеме исчез. "Лумалайт" - мощная дуговая лампа. В ее лучах хорошо заметны следы крови, спермы, наркотиков, отпечатки пальцев и многое другое, чего при обычном освещении не видно. Будучи студентом, Натан однажды посветил себе этой штукой в лицо, ради интереса, - после чего смотрел на мир сквозь слезы несколько дней. Разумеется, повсюду были отпечатки ботинок. Пол в некоторых местах покрывали уродливые коричневые пятна. Натан огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы пригодиться в расследовании, но нашел только опрокинутую мусорную корзину, - мусора в ней, впрочем, не было. Однако рядом с откинутой безжизненной рукой девушки, почти спрятавшись под коробкой, что-то блеснуло. Натан поднял с пола медную монету и поднес ее к глазам. На монете красовалась большая цифра 5. Точно определить ее происхождение сейчас не представлялось возможным, но, повертев в руках, Натан пришел к выводу, что монета, скорее всего, славянская. Россия, Москва, 12 июля Звонок истошно и пронзительно заверещал за массивной дверью. Затем второй раз, и третий, но тишина в квартире с номером 63 упрямо затягивалась. Откуда-то с нижних этажей долетали звуки играющего музыкального центра, широкие грязные окна в лестничных проемах позвякивали от ветра и шелестящего дождя. Комар на выбеленном потолке, возможно, не пищал бы так истерично, если бы не осознавал, что жить в такую погоду ему осталось недолго. - Кто? Высокий мужской голос из-за двери прозвучал глухо и неожиданно, вперемешку с позвякиванием ключей в руках его обладателя. - Кто там? - настойчиво и несколько устало повторился он. - Господин Лазарев дома? Комар продолжал надрываться, хаотично метаясь по потолку. - Да. Из-за двери послышалось хриплое покашливание и негромкие шаркающие звуки. - Кто вы? - в глазке мелькнул быстрый кружочек света. - Я... я к господину Лазареву, от господина Топалова. Повисло несколько секунд тишины, и комар, пискнув в последний раз особенно дико, сорвался с потолка и улетел. Внутренняя дверь беззвучно отворилась, загремел замок на второй, и она осторожно приоткрылась, приглашая гостя войти. Юноша лет двадцати с небольшим во весь свой немалый рост возвышался в прихожей. В одной руке он крепко сжимал связку ключей, другую держал в кармане спортивных синих брюк, и темными глазами смотрел чуть исподлобья на вошедшего. - Говорите, что там. Мне некогда, - чуть раздраженным тоном поздоровался он. Вошедшим оказался невысокий мужчина в темно-сером костюме. Взгляд его - угрюмый и изучающий, - пробежался по фигуре хозяина стремительно, но без особой заинтересованности. Переступив порог, он аккуратно прикрыл за собой дверь. - Вы Сергей Лазарев? - Да, - коротко кивнул парень. При этом растрепанные блестящие локоны вокруг его лица весело запрыгали. - А вы? - Я от господина Топалова к вам, - повторил мужчина таким тоном, словно назвал свое имя. - Да, я понял. Вы... из суда? - Нет, что вы, - мужчина как-то виновато пожал плечами. - Я ассистент Михаила Генриховича. Сережа возвышался перед ним, теперь скрестив на груди рельефные руки, и лицо его с нахмуренными бровями отчетливо отражало мыслительный процесс. "Ассистент... ага, как же. Мотаешься по городу с поручениями, курьер несчастный. Ассистент..." - Хорошо, - он медленно кивнул, не сводя с "ассистента" пристального взгляда. - Что ему теперь от меня надо? Мужчина молча взирал на Сергея снизу вверх, словно пытаясь тучным взглядом просверлить дырку у него во лбу. - Он лишь интересовался, сможете ли вы приехать на похороны завтра утром, в девять часов. Бровь Сергея изящно выгнулась. На губах вдруг расцвела глуповатая улыбка, которую он, словно по рассеянности, забыл снять после долгого веселья. - Какие еще похороны? - он дернул головой, зачем-то оглянулся, как будто тот, на чьи похороны его пригласили только что, стоял у него за спиной. - Алевтины Смолиной, разумеется. Вы что же... не в курсе этих событий? В бледном сумраке прихожей, оклеенной зелеными обоями, лицо Сергея Лазарева приобрело вдруг сероватый оттенок, и всякое выражение с него словно смыли водой. - Аля у-умерла? Его заметно передернуло от произнесенных им самим слов. - Как? - вымолвил он после нескольких секунд молчания, глаза его полезли из орбит. - Когда? - Неделю назад. Несчастный случай на грузовом судне в США. Тело вчера доставили в Россию, господин Смолин назначил похороны на завтра. Юноша в прихожей стоял, прикованный к месту и потрясенно взирал в пустоту прямо перед собой. Казалось, у него внутри сейчас бушует дикий фейерверк, потому что глаза, спустя пару секунд, заметались из стороны в сторону, словно готовясь взорваться, и во внешних уголках стала быстро скапливаться влага. Гость, между тем, продолжал: - Виктор Владимирович распорядился оповестить близких друзей Алевтины Викторовны, как только стало известно о трагедии. Всем вашим коллегам по группе "Непоседы" звонили еще позавчера, все они согласились присутствовать на похоронах. Вас, должно быть, не застали дома... - Да нет, - внезапно сквозь гримасу ужаса на лице Сережи промелькнула недоверчивая улыбка; казалось, последних слов он просто не слышал. - Нет, не может быть... вы шутите. - Я прошу прощения, но... Гость замолчал, не договорив. На лицо Сергея снова наплыло выражение ужаса. Впрочем, сейчас это был уже не тот ужас ошеломленного человека, которого огрели по голове страшной новостью. Теперь в глазах его плескалось скорее смятение и вселенская подавленность. - Господин Топалов, - продолжил гость, будто не замечая состояния собеседника, - просил меня переговорить с вами лично, чтобы убедиться, приедете ли вы на похороны. Так вы будете там? Сергей отшатнулся от входной двери и врезался спиной в стену. Обезумевший вид его не сулил ничего хорошего. - Погодите... пройдите, пожалуйста, в комнату, мне надо... вы должны мне объяснить... все... как... - он обреченно затряс головой, волосы снова замотались из стороны в сторону. - Простите, ради Бога, - произнес мужчина, и в его тоне действительно сквозило извинение. - Но мне на самом деле надо идти. Господин Топалов очень надеется, что вы сможете присутствовать на кладбище завтра. Вот адрес, как вам следует туда добираться, - он протянул Сергею бледно-фиолетовую бумажку. Лазарев окинул листок бесстрастным, ничего не выражающим взглядом, и отчаянно закусил губу. Зрачки его снова задергались. - Ну, я тогда... - заикнулся было мужчина. - А... а... - забормотал Сережа, что-то лихорадочно не то соображая, не то решая про себя, и мужчина в костюме покорно замер. - А Влад...? - наконец, произнес он, и осекся на полуслове, вскинув затуманенный взгляд. - Владислав Михайлович, конечно, тоже будет на похоронах, - ответил гость. - А... - шепнул Сергей себе под нос. - Ну да, конечно... спа... - спасибо вам... США, штат Виргиния, 9 июля В свои двадцать семь Натан Кори видел трупов больше, чем живых населяло, пожалуй, всю Виргинию. Иногда ему казалось, что для своей внешности он выбрал не самую подходящую профессию, но всякий раз, сталкиваясь с очередным повышением в должности, внутренний голос, призывавший его бросить это дело, замолкал, и не беспокоил до тех пор, пока под руки обладателю не попадало очередное изуродованное тело. День девятого июля стал как раз тем днем, когда внутренний голос, раздирая остатки здравомыслия, трещал без умолку, и голова Натана кипела подобно чайнику. - Все в порядке? Грузим? Санитарная команда сегодня была как никогда немногочисленна, и состояла из одного человека. Мужчина, - невысокого роста, с добродушным морщинистым лицом, в синем форменном комбинезоне, - появился во мраке контейнера со спины, так что Натан, занятый в этот момент изучением травмы шеи у трупа, его не заметил. - Да, сейчас. У вас там фургон близко? - Близко, близко, - санитар благожелательно улыбнулся и перевел взгляд на труп. - Досталось ей, а? Бедняжка. Молодая совсем... - Несчастье, - Натан цокнул языком. - У вас водитель, или вы и тут в одиночку? - Какой там водитель. Начальство вчера как с цепи сорвалось... хотя, вам же, наверно, об этом слушать не интересно. - Ясно, - вздохнул Натан. Все это не играло ему на руку, поскольку отпускать одного человека с трупом "в багажнике" было не в его правилах. В дороге могло случиться все что угодно, тем более что путь от реки до города не близкий, и куда спокойнее было бы отправлять тело в сопровождении хотя бы двух или трех работников. - Грузим? - слегка неуверенно переспросил мужчина, видя, что судмедэксперт о чем-то задумался. Вдвоем они погрузили тело на носилки, обернули простыней и вынесли из контейнера. Дождь на улице усилился, набиваясь в волосы и попадая в глаза. В небе теперь изредка полыхали электрические вспышки. - Ну и денек, - страдальчески посетовал санитар, одной рукой удерживая свою сторону носилок, а другой отпирая задние дверцы фургона. Натану хотелось успеть до вечера попасть домой, но с предстоящей экспертизой он даже боялся предположить, во сколько это может случиться. Ехать в лабораторию в пропахшем химикатами и трупами фургоне ему хотелось меньше всего. Однако другого выхода пока не было видно. - Док, - подозрительно сощурив близорукие глаза, осведомился санитар. - Вы никак собрались со мной прокатиться. Натан пожал плечами, стянув с рук перчатки, и принялся быстро освобождаться от бахилов и комбинезона. - Может, не стоит вам над собой издеваться в таком состоянии? - Да в каком? Со мной все хорошо. Верхушки деревьев потемнели, на опушку опустилась бледная дождливая мгла. Девушку уложили перпендикулярно дверцам и заперли двери. Санитар отер пот со лба грязным рукавом и протянул Натану руку. - Я Джон. - Кори, - машинально отозвался Натан с коротким кивком и ответил рукопожатием. - Пойду, попрошу Томаса отогнать мою машину к институту. Его офис, как и морг, находились в одном здании с недавно образованным Виргинским институтом криминалистики и судебной медицины - первым учебным заведением подобного типа не только в стране, но и в мире. До него сейчас было примерно полтора часа езды на "Мерседесе", и как минимум два - на санитарном фургоне. На причале уже почти никого не осталось. Рамис уехал в контору десять минут назад, возле контейнера виднелось несколько человек в оранжевых куртках. Обеспокоенные загадочной смертью на судне, они вяло жестикулировали, изредка махая руками в сторону покоившегося на волнах контейнеровоза. Среди них не было ни одного полицейского, и Натан сделал вывод, что это местные рабочие, такие же пугливые, как начальник их порта. К "Ладингтону" вот-вот должна была причалить бригада, чтобы снять контейнер с судна. Натан знал, с каким глухим звуком, похожим на скрежет перемалываемой глыбы стекла, его будут поднимать на тросах, и подумал, что, однозначно, ему не нужно за этим наблюдать. Тем более что Томас уже поджидал его возле машины, оказавшись парнем смекалистым. - Ну, в морг? - бодро осведомился Джон, когда Натан устроился на сидении справа от него. - Да, поехали скорее, - кивнул он. Дорога в лесу заметно потемнела. С верхушек елей вместе с дождем стекала мгла, и воздух наполнился холодной тяжестью, от которой между лопаток бегали колючие мурашки. Натан откинулся на сидении. Краем глаза он периодически ловил свое отражение в боковом зеркале, и не мог не отметить, как выделился на бледном лице длинный шрам над бровью. Этим шрамом его наградил несколько лет назад неизвестный выродок, решивший на ночь глядя поразмахивать ножом в подворотне. Драться Натана научили еще в школе друзья из старших классов, и, несмотря на мирную жизнь в тихом городке, он не растерял навыков и по сей день. Средний рост и врожденная худоба не мешали ему сохранять силу в руках. Шрам обычно темнел, когда Натан не слишком хорошо себя чувствовал. Оба еще издалека заметили опущенный шлагбаум и горящую на столбике красную лампу у контрольно-пропускного пункта. Деревья здесь были гуще, чем везде, и потому в глухих тенях пролеска этот дьявольский знак выглядел особенно жутко. - Надеюсь, это не то, что я думаю, - хмуро пробормотал Натан. Джон дважды нажал на клаксон, не заглушая двигателя. Дверь будки распахнулась, оттуда торопливо выскочил уже знакомый охранник, на этот раз, без зонта. Натан еще на расстоянии не прочитал в выражении его лица ничего хорошего. - В чем дело? - опустить стекло в этом фургоне оказалось делом невыполнимым, поэтому пришлось открыть дверь и высунуться наружу. - Вы нас не пропустите? - Сэр... я сожалею... - задыхаясь, сказал охранник. - Тут вы не проедете. Впереди... упало дерево... только что... - А где проедем? - Натан начал заламывать руки. - Нигде. Отсюда нет другой дороги. Джон зашелся хриплым кашлем, злобно покосившись в его сторону. - Я сожалею, - извиняющимся тоном сказал охранник. - Только что вызвал эвакуаторов. Они будут здесь минут через сорок, не позже. - Через сорок, - озадаченно повторил Натан, покусывая губу. - Сэр... вам не обязательно ждать их здесь... вы можете развернуться, тут недалеко есть кафе... выпьете кофе, успокоитесь. - Спасибо. Вы не могли бы записать мой номер и позвонить мне, как только дорогу расчистят? Нам нужно выехать отсюда как можно раньше. - Разумеется, сэр. Кафе отыскалось в полукилометре, на опушке с левой стороны реки. Ветер на открытой местности бушевал особенно сильно, невдалеке виден был причал и затянутый туманом "Ладингтон". Контейнер с него, как видно, уже сняли. - Вы не против, если я закурю? - бесцветно осведомился Натан, нащупывая в кармане пачку сигарет. - Я? Нет, конечно. Выдыхая горьковатый дым, он разглядывал уже светящиеся желтые окна деревянного домика, и развешенные на его крыше китайские фонарики. Хозяева, видимо, изо всех сил пытались придать кафе гостеприимный облик. К самому входу подкатил серебристый "шевроле-каприс" с иностранными номерами и остановился, погасив фары. - Фью, - присвистнул Джон, подавшись вперед. - Вот это тачка. Интересно, что здесь забыл этот малый. Натан тоже с интересом воззрился на прибывший автомобиль. Чтобы купить свой "Мерседес", ему пришлось несколько лет работать непосильным трудом. Для такого роскошества, пожалуй, пришлось бы пахать в три раза больше, и, наверняка, на другой работе. Хозяин "каприса", похоже, не собирался покидать свое убежище. Сквозь блестящее от дождя тонированное стекло было видно, как он растянулся в кресле и тоже закурил. Натан лениво уставился на его силуэт за окном. "Каприс" чарующе переливался каплями в отливающем свете фонариков, и отвести от него взгляд было крайне трудно. Водитель хмуро покосился в сторону фургона. Фигура его за тонированным стеклом ярко белела, и Натан быстро отвернулся. - По-моему, идея с кофе была не так уж плоха, - заметил он, нарушая зависшее молчание. - Если вы угощаете, - добродушно буркнул Джон, - не откажусь. Натан вылез, оказавшись прямо в луже грязи. Китайские фонарики приветливо освещали дорогу к дверям кафе, но от этого она не стала более ровной или менее грязной. Он пронесся под дождем, заляпав брюки почти до колена. Внутри пахло кофе, домашней выпечкой, и тепло горел свет. Посетителей в кафе было двое - один из них пил пиво из высокого стакана и читал газету; на другом был нелепый грязный свитер с дырками на спине, из-под которого торчали штанины оранжевого комбинезона портового рабочего. Он спал, положив голову на вытянутую руку. - Два кофе, - попросил Натан женщину за прилавком. - У вас растворимый? - Свежемолотый, - гордо отозвалась хозяйка, выставляя на стойку два пластиковых стаканчика с узкими ложечками. - Спасибо. Стаканы оказались до боли горячими, и жгли пальцы, как раскаленные угли. Впрочем, когда это в придорожных забегаловках подавали кофе не в одноразовой посуде? Натан поспешил к выходу, молясь не выпустить напитки из рук. Дверь распахнулась до того неожиданно, не успел он сам толкнуть ее, - что тело на секунду схватил столбняк. В груди вовремя дернулась струнка недоброго предчувствия. Кто-то, не глядя переступил порог, двигаясь слишком быстро, чтобы он успел что-нибудь сделать. Сильное столкновение, - Натану удалось на пол шага отступить назад, - и темно-коричневый кипяток, пошатнувшись в стаканах, с веселым плеском обрел свободу. Еще мгновение, - и он живописным пятном осел на белоснежной ткани чьих-то брюк. Зависло шокированное молчание. Пустой стакан в правой руке удовлетворенно хрустнул. - О боже... и-извините, ради бога... От вида испорченной вещи Натана перекосило. На шею словно повесили гирю, и поднять взгляд вдруг стало сложно как никогда. Незнакомец над головой что-то пробормотал не по-английски. Руки у него дрожали. Натан осмелился, наконец, посмотреть вверх, и на мгновение замер, узнав в нем того самого человека, что пару минут назад приехал на серебристом «каприсе». В памяти всплыло, как бесцеремонно они с водителем пялились на него из фургона, и от этого стало еще паршивее. Парень ошалело дергал себя за штанины, сокрушенно мямля что-то под нос, - то ли Натан не понимал, то ли он действительно говорил на другом языке. Стоило ему вскинуться, как стало видно, что он совсем молодой – лет, может, двадцать, или около того. Глаза – огромные и темные, полные негодования, - вонзились в Натана иглами. Натан машинально отметил, что глаза у него странные какие-то... словно сделанные из дутого стекла, блестящие карие глаза с бликами черноты, - они на секунду будто озарились блеклым сиянием, зрачок дрогнул. Возникшая меж бровей морщинка исказила ровную переносицу, как шрам. Тонкие бледные губы долю секунды яростно подрагивали, готовясь, наверно, разразиться потоком крепких выражений, - но вдруг это все куда-то пропало. Он быстро, чуть испуганно, - по крайней мере, Натану так показалось, - скользнул взглядом по смуглой коже его лица, по раскрытым обветренным губам, взглянул в тускло блестящие карие глаза, потом на низкую влажную челку, задержался на заметно пылающем шраме, что проглядывал над бровью сквозь волосы, - и лицо его внезапно прояснилось. Словно он увидел что-то такое, что кардинально изменило его представление о Натане, только что выплеснувшем два стакана кофе ему на штаны. «А брючки-то не из дешевых», - вдруг понял Натан, и его передернуло. - Я... не... вам больно? Вдруг стало стыдно, что он уже второй раз за день вот так вылупился на незнакомого человека. Привык смотреть на мертвецов изучающим взглядом, так что незаметно стерлась грань между ними и живыми. Люди – не трупы, - напомнил он самому себе. - Мне? Натан вдруг заметил, что мирно дремавший на столе рабочий в комбинезоне проснулся и внимательно наблюдает за ними из своего угла. - Вы в порядке? Обожглись? Сильно? – проговорил Натан через силу. - Обжегся? Молодой человек, по-прежнему не моргая, смотрел ему в лицо. Возникло даже ощущение, словно он стоя впал в летаргический сон. Вообще с ним явно что-то было не так. Сочетание белоснежного спортивного костюма и выбеленных волос будили впечатление чего-то молочного, небесного, - словом, парень походил на ангела. Но лицо... было такое, словно Натан не облил его, а наотмашь ударил по щеке. Удивленное и чуть испуганное, лицо шокированного ребенка. То ли он был пьян, то ли курил траву. С точки зрения закона и за то, и за другое его полагалось арестовать. Однако вместо этого Натан почему-то произнес: - Я вам все возмещу. Блондин молчал. - Хотите – прямо сейчас, хотите – чек пришлю. Скажите только, куда... - Какой еще чек? Нет... не надо ничего. Натан продолжал недоверчиво взирать на незнакомца, сжав в руках пустые стаканчики. Слишком красивый, чтобы быть местным. Такой ухоженный, дорого одетый... да и машина у него с иностранным номером. Должно быть, приезжий. Скорее всего, иностранец. Может, заблудился здесь в окрестностях, - тем более, что это совсем нетрудно ввиду отсутствия указателей и темноты. Вероятно, зашел сюда по той же причине, что и сам Натан – упавшее дерево перекрыло проезжую часть. В этом случае стоит его пожалеть. - Вы уверены, что в порядке? - В порядке, - блондин поджал губы, снова поглядев на яркий шрам, проступающий под челкой. - Ничего не надо возмещать. Это я виноват. Голос у него был мягкий и хрипловатый, слегка надломанный, слегка мальчишеский. И в то же время голос этот звучал на удивление нейтрально, словно его обладателю в жизни было плевать на всех и на все. При ближайшем рассмотрении он и правда оказался совсем юным. Что-то грубое и непредсказуемое таилось в этом его ангельском облике – такое, что может быть только у мальчишек лет двадцати. Резко очерченные контуры носа, изогнутые брови – на несколько тонов темнее, чем волосы, слегка припухшие нижние веки – должно быть, от рождения такие. И большие черные глаза. Как две бездны. Все это искусно замаскировано, затушевано, задрапировано светлым, почти сверкающим обликом всего остального. С улицы донесся гудок клаксона. - Это меня, - пробормотал Натан, вспомнив про Джона. Блондин пожал плечами и равнодушно улыбнулся. Хотя Натану и показалось, что в этот момент на его лице обозначилась непонятная мука. - Может быть, я вас угощу кофе? – предложил он неожиданно для самого себя. Блондин усмехнулся краешком рта, взглянув на уродливое коричневое пятно на собственной кипенно-белой штанине. Натан снова почувствовал себя глупо. - Хватит с меня кофе, - заявил блондин безрадостно, и опустился за первый ближайший столик. Помявшись с полминуты, Натан последовал его примеру и приземлился на стул напротив. - Послушайте, я и не думал издеваться. - Я вас и не обвиняю ни в чем, - отозвался парень сухо. – Брюки новые куплю, не переживайте. - Давайте выпьем кофе, - снова предложил Натан. – На улице холодно. К тому же, дерево с дороги все равно еще не убрали. - Откуда вам знать? – хмыкнул собеседник, скрещивая руки на груди. - Как только сработают эвакуаторы, мне позвонит таможенник. Из-за двери, у которой они сидели, снова послышался настойчивый гудок. - Я сейчас вернусь, - пообещал Натан, и выскочил из-за стола. Когда через две минуты он вернулся весь грязный и промокший до нитки, блондин сидел в том же положении, в котором он его и оставил. Снова возникло ощущение, что он спит с открытыми глазами. - Отнес другу кофе, - сказал Натан, приземляясь на свой стул. Незнакомец поднял на него усталый взгляд и кивнул. Натан протянул через стол руку. - Я Натан Кори, - на лицо против воли наплыла приветственная улыбка, тренированная годами. Блондин, лениво зашевелившись, пожал ему руку, при этом вымученно обнажив ряд белоснежных – как и все в нем, - зубов. - Влад Топалов. Недавняя окаменелость с его лица потихоньку сползала. Однако Натан, со свойственной ему зоркостью хирурга, видел, что темно-карие глаза молодого человека по-прежнему остаются подслеповатыми и неподвижными, словно он чем-то шокирован или чем-то обескуражен. - Вы иностранец, да? – спросил он с какой-то едва различимой предосторожностью. Топалов кивнул. - Я из России. Произношение идеальное. Натан никогда в жизни не заподозрил бы в нем иностранца, если бы не русские ругательства. И еще в этом человеке преобладала какая-то абсолютно неамериканская странность: в своей неподвижности он походил на свой собственный манекен. Он все смотрел, смотрел, смотрел Натану в глаза своими большими, ясными янтарно-карими радужками, но душа его, похоже, в этот момент пребывала в вихреобразном хаосе собственных мыслей. К столу подошла хозяйка в некогда белом, - а ныне серо-коричневом – переднике. Она то и дело косилась на уродливые брызги кофе, рассыпанные по полу у выхода, и потому внешний вид и голос ее были искренне недовольными. - Три девяносто пять, - гаркнула она так, что рабочий, уже почти снова уснувший в другом конце зала, вздернулся, как от сильного пинка, а аккуратный господин в очках, до этого читавший газету, недоброжелательно фыркнул в их сторону. Только спустя секунд десять Натан заметил, что на столе перед ними возникло два дымящихся стакана кофе и худая стопка салфеток, одинаково помятых по левому краю. Должно быть, Влад заказал, пока он выбегал к машине предупредить водителя о своей задержке. - Спасибо, - сказал Топалов, выуживая из кармана куртки кошелек, и доставая из него хрустящую десятку. - Что вы делаете? Я плачу! – возмутился Натан и тоже полез в карман за деньгами, но хозяйка уже сцапала предложенную ей купюру. Натан вдруг замолчал и замер, потому что на столе прямо под локтем у Влада неярко блеснуло нечто, внезапно привлекшее его, Натана, внимание. Из кошелька вслед за десятидолларовой банкнотой выкатилась маленькая монетка. Сделав на скатерти парочку круговых трюков, он разок провернулась вокруг своей оси, и покорно слегла на гладкую поверхность стола. Теперь она лежала, слабо поблескивая, под движущейся тенью мужской руки, и смотрела на Натана с поразительной в своей неоспоримости лукавством. Не заметивший всего этого Влад устало говорил что-то хозяйке, которая с серьезным лицом убеждала его в отсутствии сдачи. Натан подался вперед, прищурившись, челка упала прямо на глаза, он с раздражением смахнул ее с лица и придвинулся к объекту своего внимания еще ближе, разглядывая, и с каждым моментом все меньше и меньше веря своим глазам. Это была крупная медная монета с цифрой пять. Россия, Москва, 12 июля Кто-то сказал, что есть люди, которые по натуре своей похожи на пряничных человечков. Очень неожиданное замечание, и очень забавное. "И едкое какое-то" - внезапно пробурчал тогда Влад в ладони, хмуро поглядев сквозь пальцы на своего двоюродного брата. "Почему едкое?" - не понял Сергей, удивленно взирая на Влада, который подал голос впервые за его долгий задумчивый монолог. "Да потому что" - Влад фыркнул, передернув худыми плечами, и бездумно воззрился куда-то в район Сережиных рук своими большими, загадочно поблескивающими сквозь сдвинутые пальцы глазами. - "Потому что этот твой кто-то имел в виду, что есть люди, на первый взгляд коричневые и уродливые, а внутри какие-нибудь мятные... то есть, хорошие добрые люди, которым цены нет". "Ты меня удивляешь" - Сергей долго и пристально смотрел на своего шестнадцатилетнего братика, который продолжал бормотать, прижав к лицу обе ладони. - "Так почему едкое?" "Потому что, Сереж, выходит, что все остальные люди - мразь в глазури" - холодно ответил Влад, и оба замолчали. С момента того разговора прошло уже несколько лет, даже - думал Сергей, - много лет. Слишком много лет, - пропасть, разделявшая его прошлую, разбавленную счастьем и юношеским оптимизмом жизнь, и ту, что у него была теперь, - к которой он боялся почему-то подбирать определения, - стала еще ощутимее, словно разделивший два материка океан. Жизнь, которой он посвятил столько бессонных ночей, ради которой, отметая всю лишнюю муть, накладывал слой за слоем прозрачные краски и доводил их до законченной картины. На этой картине был он - красивый и взрослый, самостоятельный и жизнерадостный... но все равно ему казалось, что где-то за рамкой этой самой картины он сам, - художник, написавший себя в лучах счастья, - растворялся в платиновом мареве, за поволокой никому не нужной красоты. - Алло, - глухо ответил женский голос на том конце провода. - Добрый день. Вы не могли бы... пригласить Влада к телефону? Настало короткое молчание, в процессе которого Сергей до боли закусил верхнюю губу и зажмурился. - Влада... Влада сейчас здесь нет. Он распахнул глаза так резко, что комната перед ним возникла в ослепительном сиянии. - Когда он будет? - вырвалось поневоле. - Позже подъехать должен. А кто это говорит? - поинтересовался вежливый голос. - Это... это Лазарев. Сергей. Передайте ему... передайте ему, что... - глаза заслезились, горло словно сжала ледяная рука. - Передайте ему, пожалуйста... В трубке послышалась возня, шорох, и громкий грохот срываемой с аппарата трубки. - Алло, - исступленно произнес Сергей, - алло... - Алло! Лазарев, это ты? Когда-то давно, в своей прошлой жизни, Сергей мог себе позволить, и даже в какой-то мере любил совершать ошибки. Такие милые маленькие ошибочки, которые по судьбе обычных подростков бьют кнутом, а с него, Сергея Лазарева, стекали, как вода с гуся. Гормоны, суетясь, били в голову, порой кратковременно отшибая мозги. Это сладостное юное онемение мыслей, и разноцветное обострение чувств казалось сказкой, в которой ему предстояло жить еще целую жизнь, на горизонт этой жизни он даже не смотрел, потому что глаза ему слепило солнце. Алька любила говорить: "Клиническая самовлюбленность, надо лечить" - если он имел неосторожность сказать или сделать при ней что-нибудь такое - привычное, превозносящее его над другими людьми. Владик в таких случаях обычно уходил, хлопнув дверью. - Лазарев, ты слышишь меня, или нет? - глубокий, взволнованный голос зазвенел в трубке с неподдельным отчаянием, от которого по телу словно пропустили ток. - Михаил Генрихович. Здравствуйте. Сергей всегда думал, что заламывание рук - жест вымышленный; но в эту минуту именно этот жест без слов выражал его состояние. Образ дядюшки, с жестокой морщинкой между бровей, до сих пор рьяно вибрировал вдоль оптического нерва, и в животе при этом рождалось очень неприятное ощущение. - Послушай, Сережа, - это оглушительное "Сережа" полоснуло слух почище алмазного лезвия, но взволнованный тихий голос бывшего родственника продолжал звучать из трубки как ни в чем не бывало. – Я... я тебя должен спросить. Спросить он должен! Ха! Сергей почувствовал, как заклокотало у него внутри привидение бывшего Сергея Лазарева - того Лазарева, который позволял себе злиться, ругаться, швыряться бумагами и бить посуду, когда его задевали, ругали, или просто невинно раздражали. Однако месяцы психологических тренировок позволили одномоментно наступить на горло разбуянившемуся паразиту, и Сергей, собрав всю волю в кулак, с небольшим промедлением ответил: - Да? - хотя голос и получился на октаву выше, чем следовало. На другом конце провода все как-то резко затихло, и до его слуха долетел едва слышимый неторопливый шелест бумаги, словно кто-то одну за другой листал книжные страницы. - Сережа, - тихий, полувопросительный тон низкого голоса, когда-то звучавшего нечеловечески бешено, срываясь на крик, от которого в жилах стыла кровь. – Скажи... ты что-нибудь знаешь... об Але? Сердце сделало яростный кувырок, задев при этом какой-то жизненно важный орган, и посланный в живот импульс моментально разгорелся там нестерпимым жжением. Аля Смолина... юная, циничная девочка, занимавшая добрую треть его сердца, очень ярко и очень глубоко впечаталась в сознание. Добрая, но самовлюбленная, хорошенькая, но истеричная, несговорчивая пламенная девочка, оставшаяся в памяти непоседливым ребенком с красивым голосом и ливнем длинных каштановых волос. Аля... многие называли ее второй сестрой Влада. Высокая и стройная, с идеальными чертами лица и типичным характером избалованного ребенка; его вечное напоминание и идеальная копия - пусть не внешне, но внутренне на все сто процентов. Аля... далекое воспоминание, жаркий тайник событий, словно сокровищница спрятанная в его душе. Как много дней он провел вместе с ней, и как много всего вязалось с ней в его жизни. В его прошлой жизни, разумеется. - Только что приходил ваш человек, - пауза, тяжело выдержанная после этой фразы, получилась спонтанно, - Он мне... сказал все про нее. Про то, что она... кхм, про несчастный случай. И... я не знал. Правое веко печально задергалось, от напряжения похолодели голосовые связки. Заикаться, само собой, было последним делом в данной ситуации, но Сережа ничего не мог с собой поделать. - Не знал? - повторил Михаил Генрихович так скомкано, что Сергей попросту догадался, что он сказал. - Не знал, - отозвался он негромко. - А вы что думали, я знал, к кому она туда поехала? Я же с ней не общался в последнее время... - Я думал, ты знаешь, кто мог... кто ее мог... - голос Топалова, казалось, сейчас сорвется на икоту. - Ты точно, Сережа, точно не знаешь? То, насколько по-отцовски Топалов-старший всегда относился к Смолиной, не переставало поражать Сергея. В голове у него не укладывалось, как можно быть таким деспотом по отношению к собственным детям, и так любить чужую дочь, прощая ей все на свете. - Да точно не знаю, - заверил Сергей. - А ее что... ее убили? Он тут же пожалел, что задал этот вопрос, потому что, во-первых, его даже самого ужаснул тон, которым он это произнес, а во-вторых, Михаил Генрихович внезапно замолчал, и в трубке повисла такая тишина, словно по другую ее сторону перестали дышать. Сергей судорожно сжал трубку. Михаил Генрихович хранил молчание, снова принявшись что-то быстро листать на том конце провода. - Почему вы замолчали? Вы мне ответите или нет? Перед ним вдруг с ледяной ясностью возникло помертвевшее от ярости лицо, и взгляд темных глаз, смертоносность которого, по счастью, исчезла во внезапном блике на стеклах очков. - Тебе все передали, что я просил? Дату, место, – хрипло спросил Михаил Генрихович ни с того ни с сего, нарушив затянувшееся мочание. Сережу передернуло. Как резко он сменил тон, ну надо же... и в этом весь Топалов. - Откуда вы узнали, где я живу? В ответ донеслось глухое: - Ты будешь на похоронах или нет? Судя по голосу, всякий интерес к разговору был потерян, отчаяние сменилось равнодушием - еще более хладнокровным, чем в былые времена. - Я вообще-то с Владом хотел поговорить, - промолвил он хмуро, тоже проигнорировав заданный вопрос. - Не надо с Владом, - быстро возразил Топалов, казалось, он ужасно жалеет о том, что выхватил трубку у секретарши. – Его... его нет сейчас... Сергей промолчал в продолжение нескольких тихо переворачиваемых страниц на том конце провода. - Ладно, - кадык его судорожно дернулся вверх-вниз, и он поднялся на ноги. - Тогда я потом перезвоню. Пискнула кнопка, и трубка наполнилась оглушительными гудками. Сережа взглянул за окно, где косые капли чертили длинные блестящие линии на стекле. Там, в масляном потоке горького ливня люди таяли, как пряничные человечки, и любой отклик их отражался в тревожном шорохе непогоды. Сгущался серебристый полумрак, комнату медленно пропитывали ранние сумерки. Аля была влюблена в него. Он это знал. Когда-то он слышал об этом на каждом шагу. Каждый человек, знавший их обоих, неустанно твердил ему об этом каждый день. Все, все вокруг объясняли, указывали, доказывали ему, что она, Алевтина Смолина, дочь Виктора Смолина - лучшего друга Михаила Топалова, по совместительству олигарха в отставке, - смотрит на него горящими глазами, говорит только о нем и думает только о нем. Все, - даже Влад, всегда взиравший на подругу по ансамблю с вялым равнодушием, - объясняли ему, что глупо не замечать этого, ведь сама Аля не пыталась сделать никакой тайны из очевидного всем обстоятельства. Однако он, Сережа, продолжал недоверчиво улыбаться и отвечать, что в тринадцать лет это вряд ли может быть что-то серьезное. Ему и самому хотелось так думать. Алька для него всегда была и оставалась Алькой - маленькой, взбалмошной, часто краснеющей по поводу и без повода "сестренкой Влада". Они дружили с дошкольных лет. Вместе росли, вместе учились, были свидетелями ошибок и достижений друг друга, как это бывает только у родных людей. К сожалению, или к счастью, нарушать эту устоявшуюся идиллию их дружбы Сережа не хотел и не собирался. Аля продолжала молчать, все так же беззастенчиво улыбаясь ему лучезарной улыбкой, шумно веселясь вместе с ним, изредка бросая на него осторожные взгляды из-под ресниц, случайно касаясь плечом его плеча, задевая рукой его руку, и вообще хвататься за него при любой подвернувшейся возможности. Сережу не раздражало ее поведение, но и не трогало. По подростковой своей примитивности он продолжал надеяться, что дружеским равнодушием способен уничтожить такое подобие любви. В конце концов, безответной любви не может существовать в принципе - она сама себя заглушает через какое-то время. Однако нежная привязанность, которую Аля испытывала к нему совершенно безотчетно и необдуманно, ощутимая ее слабость перед ним и настойчивые попытки чего-то непонятного добиться бесформенными касаниями, к величайшему стыду и недовольству Сергея, тешили его самолюбие. Более того, он стал ловить себя на мысли, что ему даже нравится играть роль ничего не понимающего невинного мальчика, как бы между делом, неосознанно принимающего все знаки внимания, но по чистой несообразительности ничего не отвечающего на них. Между тем сам Смолин, Алин отец, посматривал на него весьма строгим и зорким взглядом, время от времени даже этим пугая. Однако Сергей прекрасно знал, что он был не из тех отцов, которые запирают дочерей дома с целью сберечь их невинность до свадьбы, а напротив – лояльным и покладистым, он, казалось, из кожи вон готов был вылезти, лишь бы оставаться лучшим в мире отцом для любимой девочки. Это был низкорослый, щупленький человечек с добродушным лицом и блестящими залысинами. Вместе со старшим Топаловым он некогда вершил грандиозные дела на всем известном предприятии, сумев на этом сколотить себе немалое состояние и со спокойным сердцем уйти на покой. Свою жену, Алину мать, он отправил в Англию, сразу же, как только врачи обнаружили у нее зачатки ОЛЛ – острого лимфотического лейкоза. Виктор Владимирович готов был отдать весь свой капитал на лечение любимой супруги, и Сергей прекрасно знал, что на самом деле всем своим существом Смолин сейчас был с ней, в Лондоне, а недоверие к взрослому другу дочери было лишь инстинктивной отцовской тревогой. Несмотря на рухнувшие на каждого проблемы, Топалов и Смолин спустя много лет сумели остаться лучшими друзьями. Это само по себе являлось верхом парадоксальности, поскольку кроме микробной живучести в этих двух мужчинах не было ничего схожего. Огромный и скользкий во всех отношениях Топалов в сползающих на нос очках-хамелеонах, был едва ли не самым опасным человеком на земле, с которым Сергею приходилось иметь дело. Устрашающая строгость, с которой он воспитал двоих теперь уже взрослых детей, отличалась еще и зверской напористостью, которая и лепила из него папу-демона, испытанного Сергеем на собственной шкуре. Это был до дикости упертый человек, повернутый на собственных железных принципах. Виктор же Владимирович был воистину добрейшей души папаша. Общие цели и общее прошлое – вот, пожалуй, и все, что могло хоть каким-то образом соединять этих двух столь друг на друга не похожих мужчин. Однако что бы ни было, соединяло их действительно крепко. Глядя на двух красивых мальчиков, друзей Алевтины и почти что родных братьев, Смолин и Топалов не раз в шутку заходились мечтами о создании вокального дуэта. Строя планы о своей возможной продюсерской карьере, Михаил Генрихович был очарован собствеными идеями и заходил в них даже так далеко, что сам начинал верить в вероятность создания группы. Первая дымка зарождения «Smash» появилась именно тогда – когда Топалов-младший и Лазарев ушли из «Непосед» во взрослую жизнь, оставив позади детскую славу и чудесные, почти поставленные голоса. Вместе с ними ушла и Аля. Четырнадцатилетняя Смолина, продолжавшая неистово сходить с ума по Сергею, ни в какие замыслы отца и его друга, разумеется, тоже посвещена не была. Как-то осенью, приехав в загородный особняк Топаловых на шестнадцатилетие названного брата, Сергей здорово напился коньяка. Надо заметить, коньяк - единственное, что было способно повергнуть его в состояние опьянения. Не то, чтобы он очень желал напиться, и не то чтобы по стечению обстоятельств, - но пил он в этот вечер почему-то только его. После основного застолья, когда гости разбрелись по дому тесными группками или парочками, продолжая веселиться, танцевать, пить пиво, и лопать шарики, Сережа спустился вниз по массивной лестнице, шатаясь и отчаянно моргая, чтобы разогнать плавающую муть в глазах. Он вышел на улицу, где теплые сумерки поздней осени уже смешались с алеющим на горизонте закатом, и отправился за угол, в беседку, где, по его расчетам, никого не должно было быть, чтобы спокойно покурить. Но вместо этого в беседке обнаружилась Аля, уткнувшаяся лицом в плечо. Некоторые моменты памяти здорово подводили Сергея время от времени. Например, вспомнить, что же он говорил и делал в тот вечер в этой беседке, он так и не смог. Единственным воспоминанием, почему-то очень ярко запечатлевшимся у него в мозгу, было нестерпимое грязное возбуждение, в принципе, характерное для пьяного в стельку парня восемнадцати лет. По-идиотски нелепый, какой-то детский поцелуй, в котором ему - то ли из-за состояния, то ли из-за Альки, - никак не получалось найти и попасть в ритм, сопровождался весьма неоригинальной реакцией тела. К величайшей своей радости, сохранить остатки разума ему все-таки удалось. В тот вечер, извиняясь и еле держась на ногах, он быстро, насколько позволяли обстоятельства, ушел обратно в дом, оставив девочку там же, где и нашел. Пару дней спустя он позвонил ей, обнаружив абсолютно шокированной, она что-то бессвязно мямлила в ответ на его вопросы. Сергей был рад, что вовремя оставил эту глупую затею с совращением ребенка. В конце концов, реакция Али только подтвердила, что он был прав в отношении ее одержимости. Однако история на этом не закончилась. На следующий же день она позвонила ему в истерике, умоляя ее простить. Сергей перепугался - чего доброго, травмировал психику на всю жизнь, раз уж за его распускание рук сама просит прощения. Объяснения и доводы не дали ровным счетом ничего, как и просьба забыть все это. Разумеется, она не собиралась ничего забывать - она просто не желала. На протяжении часов и дней Сергей твердил ей, что извиняться не за что, что виноват на самом деле он, старый развратник, и единственное его желание, - чтобы она выкинула этот ужас из головы, но она только плакала и в каком-то смутном подростковом бреду умоляла его любить ее. Тогда он обзавелся хронической невралгией. В тот год Аля приходила к нему так часто, словно они вместе жили. В тот год он выслушал от нее столько признаний, сколько не довелось выслушать даже от поклонниц годы спустя, - девушку словно прорвало после долгого старательного молчания. Сергей превратился неожиданно для себя в кого-то наподобие нянечки. Он рефлекторно начинал нервничать, как только в ее тоне появлялся какой-то намек на назревающую истерику, он растерянно обнимал ее, вытирал слезы бумажным платочком. Он, как мог, успокаивал ее, шептал, что любит как сестренку, и всегда будет любить, - но она бесилась, вырывалась и уходила, кипя от раздирающих ее чувств. А потом возвращалась снова, и снова просила прощения... так продолжалось еще год, пока ей не исполнилось пятнадцать. И тогда же появилась группа "Smash". Наверно, нечаянно свалившаяся на друзей слава оттеснила влюбленность на второй план, или она выросла, и все, наконец, поняла, а может, просто надоели эти стенания, как надоедают они рано или поздно любому нормальному человеку, или дошли слухи о беспорядочной интимной жизни Сергея... Она остыла. Она больше не разговаривала с ним нежно, не звонила по вечерам, чтобы что-нибудь рассказать. Иногда, в редкие свободные минуты, Сергей звонил ей сам, и она всегда искренне радовалась, но разговоры теперь кончались быстро, фразой "мне пора" или "спокойной ночи" - и в трубку неслись гудки, не успевал он даже пожелать ей что-нибудь в ответ. Нет, она не злилась на него. Возможно, пыталась что-то доказать в силу юношеского максимализма... а может, повзрослела. Сергей благосклонно относился к такому ее поведению. В конце концов, она по-прежнему оставалась для него младшей сестренкой, которую он, несмотря ни на что, не мог не любить. Владик же наблюдал за ней хмуро, на любой резкий выпад в свой или Сережин адрес пожимая плечами. Ему было, в сущности, все равно, закончились ли ее мелодраматические страдания и растерянные Сережины попытки что-то исправить. Если в разговорах с ним эта тема случайно и всплывала, то оба инстинктивно уводили разговор в другое русло, ибо разговаривать о нудных мелочах давно прошедшего детства не было ни желания, ни времени. Все силы теперь уходили на группу, которая с каждым днем многообещающе процветала. Однажды, холодным декабрьским днем, недели за две до нового года, он натолкнулся на Альку в новой студии, куда сам приехал в первый раз, на репетицию и запись. В силу разных объяснимых и необъяснимых обстоятельств, они не виделись уже несколько месяцев, и встреча оказалась для Сергея настолько неожиданной, что сперва он ее даже не узнал. Невысокая девушка на огромных каблуках в блестящей красной куртке показалась каким-то неудачным суррогатом той Али, к которой он привык и которую знал. Эта, новая Аля, была какой-то очень странной - неожиданно непреступной и неразговорчивой, зачем-то крайне официальной, и вообще - Сергей не понимал, зачем нужна эта внезапная дурацкая перемена. Он безрезультатно копался в памяти, пытаясь выудить из нее хоть какие-нибудь причины, по которым она могла обидеться на него до такой вот степени, - на протяжении всей репетиции, всей записи «Мечты», на которую она сюда и приехала. Ничего не приходило в голову. Устав мучиться, во время перекура он схватил ее за руку и увел в какой-то дальний закоулок незнакомой студии. "Может быть, ты скажешь, что с тобой происходит?" "Со мной... не знаю, мне кажется, ничего не происходит. А что...?" "Аль, не надо этого! Мы же не дети. Скажи прямо, что я тебе такого сделал?" "Ты мне... ничего не сделал. Перестань меня за руки хватать" В тот холодный снежный день все теплые чувства, греющие его душу детскими воспоминаниями о ее мягкой любви, замерзли, как вода в озере. Оборвались в одну секунду. В тот день он понял, что красочная страница его жизни под названием "Аля Смолина" навсегда вырвана из книги. Что больше ее не будет. "Потому что ты... ты же... ты спишь с Владом. Серёж... не смотри так, пожалуйста..." И после, от неожиданности выпустив ее локоть, он обернулся, инстинктивно и так унизительно взглянув в сторону опасности. Ему казалось, будто сквозь стену коридора он уже видит мутные контуры людей, вышагивающих по студии в ожидании их. И будто бы один из этих людей, пунктриным призраком проступая сквозь кирпичную перегородку, оборачивается тоже, и смотрит, подслеповато щурясь, ему в глаза. Топалов-старший, изо всех сил почему-то старался заменить ему отца. Сергей не мог объяснить, что ему не нужен второй отец – к тому же такой, внушавший трепет, отец, которого они с Владом оба втайне побаивались. Один ведь уже был, и одного его отсутствия в жизни оказалось достаточно, чтобы к самому слову "папа" возникло непреодолимое отвращение. Этот же человек - высокий, более чем на голову выше Сергея, с фальшивой, но располагающей к себе улыбкой, и дорогими блестящими очками на длинном добродетельном носу, - был для него не более чем старым маразматиком, свихнувшимся на собственном капитале. Одержимость деньгами и зверская бесчеловечность потрясала Сережу до глубины души с самого того момента, как завязалась вся история с группой. Однако он фактически сразу научился применять к нему актерский талант для собственной выгоды и перспективы, да и солидарность к Владу вроде как не позволяла плохо относиться к дяде. Ну а Влад... Влада он вдруг заметил, когда они уже вместе работали. Словно вдруг открыл глаза, и обнаружил рядом с собой кого-то, - вроде бы не чужого, но совершенно не знакомого. Кого-то, неожиданно похожего на него самого, кого-то нетипичного, и от этого удивительного. Кого-то, кого называли его братом. Теперь безжалостная память изо дня в день заставляла его перебирать в уме разные светлые мелочи прежней жизни. Сережа вдруг стал улавливать смазанные детские черты лица, которые, как это ни забавно, присущи были как Владьке, так и Альке, - и всегда незаметно радовали глаз. Только теперь это невинное обожание ни с того ни с сего начало тяготить его... по совершенно непонятной причине. Где-то в глубине души иногда возникали пламенные искорки, больно обжигавшие его изнутри, и от этих искорок хотелось бежать - как можно дальше, и как можно быстрее. Но бежать почему-то не получалось. Он вдруг стал испытывать какие-то странные, подростковые ощущения. Например, необъяснимый дискомфорт, находясь с Владом один на один в комнате. Вместе они провели все детство, но никогда прежде... Сережа не любил, когда ему становилось не по себе - это ощущение медленно, но верно наносило урон его самообладанию. Намного хуже стало через несколько месяцев, когда он вдруг стал замечать долгие пристальные взгляды - порой задумчивые, порой искренне недоброжелательные, - устремленные на него этими большими детскими глазами взрослого Владика. За всеми событиями развернувшейся карьеры Сергей не заметил, как пренебрежительно-неприязненная улыбка на лице Топалова превратилась в пренебрежительно-изучающую, а потом и в пренебрежительно-похотливую. Этот его взгляд - тяжелый, словно каменный, - вдруг изменился. И изменился совсем не в лучшую сторону для Сережи, который потихоньку начал глотать успокоительное, снотворное и болеутоляющее, потому что головные боли не оставляли в покое. Он, как ребенок, до последнего продолжал гнать от себя страшные подозрения по поводу Влада. Внешне их жизни абсолютно не менялись - оба вели себя так, как и подобало вести в нормальных обстоятельствах. Общались как лучшие друзья, улыбались, смеялись, работали, поддерживали друг друга... на глазах у других людей. Но временами внутри Сергея снова начинали дергаться злые искорки, которых он, к слову сказать, страшно боялся. Стоило только этим искоркам начать колоть его где-то в районе живота, как разум почему-то отказывался работать, и начиналось что-то странное. Удивительное, почти абсурдное перекидывание взглядами с Владом. Они смотрели друг на друга, словно думая об одном и том же, но при этом Сережа категорически отказывался верить в то, о чем он думает. Словно в них обоих одновременно просыпались два других человека. На какой-то короткий срок, пока они молча не то звали, не то оценивали друг друга взглядами, казалось, что в голове включается автоматический подстрочник с бегущей строкой. Вот только Сережа никак не мог прочитать, что там написано. Владька смотрел на него сквозь какую-то мутную поволоку - пристально, спокойно, не моргая, - потом обводил взглядом всех присутствующих, кому-то кивал, кому-то улыбался, - и снова смотрел на Сергея, иногда напрямую, иногда косо, как будто чего-то стесняясь. И от этого молчаливого диалога у Сережи словно обмирали все внутренние органы, за исключением сердца, которое скакало как ненормальное и билось то о гланды, то о низ живота. Особенно ему нравилось о низ живота. Они впервые занимались сексом через несколько дней после первых гастролей. Молча, осторожно, крепко обнявшись. Сережа чувствовал, что в сердце что-то переломилось - словно какой-то мостик, служивший переправой от чувств к здравомыслию. Больше никакого мостика не было. Приходя домой, он отчаянными глотками пил Мартини и глотал отвратительные соленые комки слез, которые горели в груди адским пламенем. Они занимались сексом второй раз в первый день съемок "Freeway". Долго, бешено, и снова молча. В третий раз они занимались сексом в ванной, дома у Влада. Холодная запотевшая плитка, липнущая к груди, терпкий пар от горячей воды, и сильные руки, взявшие все под свой контроль. Тогда они впервые целовались. Поначалу Сережка впивал эти поцелуи вялыми глотками, боясь, что они встанут поперек горла и задушат его. Позже пришло спокойное мягкое озарение, - он никогда в жизни ни с кем так не целовался. Он чувствовал, как сквозь этот поцелуй рвется его душа, и чувствовал, как навстречу ей рвется душа Влада. Жизнь превратилась вдруг в размеренный поток тревожного счастья, переполнившего весь мир. Тот хмурый парень с крашеными волосами, которым раньше был Владик, сперва только оглушил, но после ночи в ванной - окончательно угробил в Сергее натурала. Хотя, впрочем, ему не интересны были как девочки, так и мальчики. Никто, кроме Владьки. В будни, на съемках или записях, в студии, на концерте, или просто в машине с Михаилом Генриховичем Влад сидел рядом с ним тихо, словно свинцовая тень дьявола, лишившего девственности собственного брата. И целые дни напролет Сережу не отпускало трепещущее, потаенное чувство, ни с чем не сравнимое - когда знаешь обнаженные бедра под этим ремнем, когда смотришь на тонкие пальцы, которыми он невинно барабанит по столу, но знаешь, что умеют эти пальцы на самом деле. Потом эта тень растворялась в матовом аквамарине вечернего воздуха, и мешалась с остротой чувств. Они занимались любовью ночи напролет, в гостиничных номерах, в саунах, в гримерках, в ванных комнатах, - словом, везде, где только их не могли достать чужие цепкие взгляды. В темноте Влад часто впадал в сладкое юное бесчувствие прямо у Сережи на руках, а потом долго ворочался с бессознательно-жалобным бормотанием ребенка, требующего полагающегося ему покоя. Однажды ночью, сидя в смятых простынях, он рассказал Сереже, как впервые обладал мужчиной, - долгую спутанную историю о молодом мальчике с рыжей челкой и длинными ресницами, который в школе так неистово добивался Влада, что в девятом классе Влад однажды напился и едва не сделал из мальчика инвалида. С тех пор остановиться уже не получалось. Сережа гладил Владика по голове, тихонько целуя виски и макушку, и Владик закрывал глаза и успокаивался. Каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд, каждая частичка кожи - все это выдавало во Владике мужчину, до головокружения взрослого и настоящего. Часто глядя на него спящего, Сережа ощущал тоску, свойственную, пожалуй, только собаке, потерявшей хозяина. При всей трезвости мышления он все равно не мог отбросить чувство, что Влад его от чего-то спасает. Чудесное и чудовищное сливалось для них в какой-то неуловимой точке: эту-то границу Сереже очень хотелось закрепить, но он чувствовал, что не может. Они забирались на крышу дома перед самым рассветом. Ночь бледнела, кошки, как ящерицы, крались по соседним крышам, и в утреннем воздухе, - бисерном от ровной мороси, - он впервые вполголоса признавался Владику в любви. А потом вдруг... все оборвалось. Просто закончилось. "Потому что ты... ты же... ты спишь с Владом..." Да, черт возьми, сплю! И люблю! - хотелось орать во все горло и убивать каждого, кто посмеет вот так на него смотреть - с отвращением, волнением, обидой и растерянностью одновременно, - как смотрела эта девочка в блестящей красной куртке, которую он когда-то, напившись коньяка, целовал и раздевал в беседке возле дома Топаловых. Но внутренний голос благоразумия твердил: "Молчи!" "Аль... как это я сплю с Владом?.." - нервная улыбка, дрожащие уголки губ и абсолютно сумасшедшие глаза. "Дядя Миша ведь не знает, Сереж?" "Аль..." "Если бы знал, давно прибил бы тебя..." "Аля!" - в грудь вспенивается смятение, которое невозможно перебороть. "Наверно, неприятно ему будет узнать..." "Я... я прошу тебя..." "Хватит соплей. Ты и так последняя размазня. Спишь с Владом, а передо мной ноешь" "Пожалуйста... пожалуйста..." "Для тебя даже "тряпка" - комплимент. Ненавижу тебя..." И все. Их последняя запись. Последние улыбки. Последнее рукопожатие Топалова-старшего... а на следующий день - пропасть. А ведь будущее - это короткое будущее, - только что казалось ему бесконечным... США, штат Виргиния, 9 июля - Какой мерзкий кофе. Гадость, - Топалов поморщился, отставляя от себя стаканчик. Натан пробежался взглядом по его лицу, равнодушно кивнув. Мысли были заняты другим, взволнованно бурля в голове, как лава в вулкане. Он так и сидел, соединив кончики пальцев перед собой, вдумчиво и почти испытующе глядел на монету, поблескивающую в кольце его рук на плоскости стола - вот уже несколько минут. Мозг криминалиста работал с удвоенной силой, так что почти ощущалось, как крутятся в висках мнимые шестеренки. Монета была значительно новее и светлее той, что он нашел рядом с трупом, - однако это, без сомнения, было единственное различие между ними. Невероятное, просто фантастическое совпадение. Если, конечно, это действительно совпадение. Он поднял голову, на минуту включив взгляд, и снова поглядел в лицо Владу. Мальчик, на несколько лет его младше. Смуглое лицо, аккуратно поднятая челка, щеки украшены десятком родинок, - словом, мальчик ухоженный, от него приятно пахнет, и машина у него не на распродаже куплена. Мало похож на убийцу. Хотя, кто знает. Натан не мог поручиться за свое знание психологии настолько, чтобы сразу ставить диагнозы. Монета у него такая же, какую потерял кто-то - убийца или убитая, неизвестно пока, - в контейнере. Если учесть, что окрестности реки - местность малопривлекательная сама по себе, и пришествие иностранцев здесь далеко не частое явление, все это кажется более чем странным. Ведь кто бы не потерял монету на месте преступления, - даже если это был не убийца, - он так или иначе прибыл из той же страны, что и этот юноша в белом, бесстрастно взирающий на свой стакан с кофе. Из России. Значит ли это, что девочка, которая покоится сейчас в фургоне перед выходом, - русская? Если не она, то тот, кто ее угробил - точно русский. Вероятность того, что монету потерял один из портовых рабочих до убийства - ничтожна. - Вас так взволновала монетка? Влад, сидя напротив, смотрел на него в упор. Натан повторил фокус с включением взгляда. - Вы их коллекционируете что ли? – темные брови взлетели наверх, на лице отразилась искренняя, казалось бы, заинтересованность. – Эту можете взять себе, если хотите. Маленькое окошко слева от них жалобно задребезжало, в стекло острыми брызгами вонзилась ударная волна дождя. Несколько секунд оба молчали, рассеянно глядя друг на друга, потом Натан сделал глубокий вдох, и поинтересовался: - Можно я кое-что у вас спрошу? Влад передернул плечами. - Как вы сюда попали? Блондин хмыкнул. - Приехал на машине. - Да, я это понял. Я имел в виду... что вас завело в эту глушь?.. На такой-то машине... Губы Влада неожиданно дрогнули, растянувшись в несдержанной улыбке. - Это не моя машина. Я ее взял на прокат несколько дней назад, когда прилетел. Натан понимал, что ведет себя как полицейский, но отступать назад было уже некуда. Он снова взглянул на монету, которая призывно блестела в свете лампы. - Я хотел узнать, как вы на пристань попали, сюда, - сглотнул сухой комок в горле. Топалов слабо поморщился, словно его опять заставили глотнуть невкусного кофе. Натан посмотрел на него так внимательно, как только смог, пробуя разглядеть в его образе хоть тень зверя, способного до смерти избить ребенка. Тщетно. Влад перед его глазами словно двоился сквозь какую-то мутную дымку. - Ну... тут поблизости съемки... - Съемки, - повторил Натан рассеянно, щурясь и изо всех сил пытаясь прозреть сквозь непонятно откуда взявшуюся пелену. Влад кивнул. Он был явно не в настроении продолжать эту тему. - Что за съемки? - Ммм... я там работаю, - скомканно отозвался Влад, и достал из куртки пачку сигарет. – Вы не знаете, тут можно курить? Неопределенно пожав плечами, Натан продолжил допрос: - Вы актер? Топалов посмотрел на него несколько недоуменно, завертев в пальцах полупустую пачку. Как видно, нескончаемый поток вопросов уже начал его слегка раздражать. - Ну почти, - уклончиво ответил он. Натан замолчал. Человек с такой внешностью вполне может быть актером. По крайней мере, в местный интерьер своей белизной он никак не вписывается. Но такой скрытный... хотя скорее просто умный, и держит язык за зубами. Хорошо это, или плохо, Натан никак не мог для себя определить. В легком замешательстве все здравые мысли куда-то улетучились. Молчание затягивалось. - Это коллекционная монета? – наконец спросил Натан, указав взглядом на изъятый у Влада пятирублевик. Топалов ответил на этот раз уже искренне удивленным взглядом. - Самая обычная русская монета. Ходовая... – он пожал плечами. – Чем она вас так заинтересовала? В кармане белой куртки заверещал мобильник. Выудив маленькую металлическую модель «Самсунга», Топалов внимательно посмотрел на мигающий дисплей. - Я еще тут, в этом районе, - хмуро сообщил он в трубку. Натан отметил, что на лице его при этом отразилась искренняя мука. Потом Топалов что-то торопливо заговорил по-русски, отчаянно кусая губы и поглядывая в сторону выхода, и Натан решил, что новый знакомый его очень куда-то торопится. - Все в порядке, - сообщил Влад, отключая мобильник. – Это с работы. Я там должен был появиться полчаса назад. - Опаздываете? – понимающе покачал головой Натан. - Если бы это были все проблемы на сегодня. Откуда у него эта манера выдвигать вперед нижнюю губу, чуть заметно надувая щеки? Она какая-то... детская что ли совсем. Так странно видеть эту гримасу у взрослого человека... Натан склонил голову набок, почти с интересом разглядывая глубокую усталость в совсем юношеских чертах лица. Топалов смотрел куда-то в пустоту, задумчиво прищурив карие глаза, - отчего они были похожи на две блестящие щелочки, будто кошачьи. - Сочувствую, - проронил он осторожно. - Спасибо, - с ноткой досады отмахнулся Влад; он тут же стиснул пачку пальцами и завертел ее на столе, с силой ударяя каждым ребром о плоскость. – Просто мне сегодня с утра не везет. Ну просто совсем. Просто. Совсем. Натан покачал головой. - Это вы о дереве? Да, не вы один такой невезучий... у меня тоже горит срочная работа, а я застрял здесь, в этом кафе... - И еще эти чертовы брюки... – пробормотал Влад, не обращая, похоже, никакого внимания на реплику собеседника. Натан ощутил укол стыда, но сказать ничего в ответ не успел, потому что Топалов уже продолжал: - Я даже сам не понимаю, откуда эти бесконечные проблемы... глупые какие-то неувязки. Глупые, - он тихо фыркнул. – Все как-то по-идиотски... вот я ждал сегодня подругу из России, приехал ее встречать в аэропорт. А ее не оказалось в самолете. И не могу связаться с ней ни по одному номеру. Потом еще это дерево... как назло. Просто закон подлости, ей богу. - Что вы там сказали про подругу из России? - Что? – Влад, казалось, опомнился от собственного монолога, и поглядел на Натана так удивленно, словно до этого момента и не догадывался о его присутствии. - Я прошу прощения, - Натан напряженно поджал губы. – Я не расслышал про подругу. - А, - коротко отозвался Влад. – Я просто ждал из Москвы подружку. Сегодня. А она не прилетела. - А... Натан заикнулся, слова острым комком встали в районе гланд. Он уже переступил все возможные границы, и теперь, когда терять было фактически нечего, какая-то истошная глупость не давала ему дойти до конца. - А... простите за такой вопрос... но ваша подруга... она как выглядит? – выдавил он наконец, и чуть ли не в голос перевел дыхание. У Влада, казалось, глаза в спешном порядке мигрировали на лоб. Он оторпело округлил глаза. - А... ну... высокая такая, чуть ниже меня... Волосы длинные такие... знаете, каштановые. И глаза зеленые. Стройная... вот. Не знаю... что еще сказать. Натан машинально отметил, как четко очерчены у него контуры лица – как будто высечены из камня, или нарисованы грифелем. Но мысль эта, прада, моментально упорхнула. - Меня терзает вопрос, - Влад поерзал, и с неподдельным интересом взглянул на него. – Вы из разведки или из полиции Майами? Натан стиснул челюсти, понимая, что тянуть дальше нет смысла. - Я судмедэксперт от штата Виргиния. Работаю в Институте Криминалистики. Простите, что не представился сразу. - Да ладно, я догадался, что вы что-то в этом роде, - отозвался Влад, как-то по-ребячески скомкав фразу. - Меня просто слегка нервирует, когда кто-то чего-то не договаривает. - Извините, - повторил Натан. - Ничего. Вот только я не понимаю, зачем вам это все от меня нужно. Резкая стеклянность темно-карих глаз полоснула по взгляду. Натан моргнул. - Два часа назад на реке нашли тело девушки примерно восемнадцати лет. Недалеко отсюда. Я лично руководил работой санитаров. Влад посмотрел на него непонимающе, слегка приподняв брови. - Ее нашли в одном из грузовых контейнеров на прибывшем судне, сегодня утром, портовые рабочие, которые разбирали груз, - продолжил Натан. – На ней майка и шорты, волосы длинные, каштановые. Рядом с телом я нашел монету, - он подцепил ногтем пятирублевик, поднял его на ладони, и показал Владу. – Она ничем не отличается вот от этой. Абсолютно идентичная. Наступило молчание. Гирлянда китайских фонариков оторвалась, и теперь неистово хлестала окно, подбрасываемая ветром. Звук получался до того невыносимым, что сводило нервные окончания по всему телу. Тогда же молодой человек выпрямился, - так резко и так стремительно, что ударился коленом об стол, и стакан с недопитым кофе перевернулся. По блестящей глади стола хлынул поток горячей жидкости; Натан тоже подскочил, буркнув что-то вроде «Осторожно!», и дернул Влад за рукав. Как раз тогда, когда кофе добрался до края стола и потек под стул, где он только что сидел. Блондин посмотрел на него потерянно. Потом взгляд его медленно опустился к зажатому стальной хваткой рукаву, и Натан инстинктивно отдернул руку. - Черт... прошу прощения... вы чуть не искупались. - Это просто маразм, - проговорил Влад внезапно. На щеках у него зарделись лихорадочные пятна. Натан сглотнул. Ему вдруг стало не по себе от того что он только что рассказал. - Я вас прекрасно понимаю... - Нет! – выпалил Влад, и резко замолчал, будто захлебнулся подступающими к горлу словами. Сердце подскочило и рванулось прочь из груди. - Послушайте... я же ничего не утверждаю вам. Всего-навсего предположение. Вероятность, понимаете? Как только тело доставят в морг, начнется расследование. После вскрытия установится причина смерти, но это вряд ли поможет полиции найти убийцу, если не будет ни одного человека, способного ее опознать. Понимаете? Просто эта монета... она слишком редкая для здешних мест. Тут туристов почти не бывает. - С чего вы взяли, что это сразу она? – выпалил Влад. - Что, мало откуда могла взяться там эта монета ваша?! - Я не взял... ниоткуда... – замотал головой Натан. – Это просто факт. Улика, понимаете? Там убийство было. Девушку убили. А у вас она такая же... монета. Понимаете, это много чего значить может. - Ничерта не может значить, - запальчиво выкрикнул Влад. – Подумаешь, монета. Это... мало ли... - Не мало ли, - покачал головой Натан. – В том то и дело, что не мало... Он вдруг почувствовал искренюю жалость, взглянув на Влада, и осекся на полуслове. Тот стоял, потупившись, прикусив губу, и, казалось, давит рвущийся из горла скорбный вой. - И... ну... что теперь... где? – как-то с неожиданным смирением спросил он. Натан снова уперся взглядом в огромное кофейное пятно на его правой штанине. Стыдно и неловко, - вот как это называется. - Она сейчас лежит там, в фургоне. На улице. В невозмутимых карих глазах Влада застыла истерика. Вообще он вдруг стал выглядеть довольно жалко с коричневой кляксой на брюках и с этим своим выражением лица – выражением маленького зверька, перед носом которого топнули ботинком. Обиженный, испуганный... такое странное превращение в долю секунды. Натан вдруг ощутил на себе дикую нелепость ситуации. В куртке, надрываясь вибрацией, затрезвонил телефон. Натан взглянул на дисплей – номер не определился. - Да, кто это? - Мистер Кори! – в трубке сквозь шорох едва был различим мужской голос. – ... с таможни... дерево... ехать... - Что? – переспросил Натан, изо всех сил пытаясь различить слова сквозь сильный шум на том конце провода. - Можно ехать! Дерево убрали! - Ясно, спасибо, - он выключил трубку. На виске забилась встревоженная венка. Всего какие-то полчаса он провел в неотесанном кафе рядом с глухим лесом, - и столько эмоций разом свалилось на его голову. Он вспомнил, что не выспался этой ночью. Вспомнил, что в машине его ждет изнывающий от скуки водитель. Еще он вспомнил о том, что в Институте ничего не знают о причине его длительной задержки – он так и не позвонил на работу. - Эвакуаторы убрали дерево, - сообщил он устало. – Так что путь свободен, и надо торопиться, пока еще что-нибудь не рухнуло, мистер... - Давайте без всяких этих «мистеров», - Влад поморщился. – Зовите меня по имени пожалуйста. - Хорошо, - согласился Натан. Ему это было и не сложно. Еще он подумал, что, в конце концов, это ведь только его вялые догадки по поводу девушки... ведь он не знает наверняка, и не может знать, пока не проверит. Быть может, эту злополучную монету потеряли в контейнере еще до убийства. Может, месяц назад... кто знает. Может, эта девушка вовсе не русская. Откуда она вообще могла взяться на борту грузового судна, эта подруга Влада, если прилетала из России только нынешним утром? Быть может, она его просто кинула... Нет, он, возможно, попросту поторопился с выводами. Пошел на поводу у нервов, только и всего. Натан поднял глаза. Влад смотрел на него безотрывно, не моргая. - Над чем это вы так задумались? - Пытаюсь решить... кое-что. Влад промолчал, не сводя с него внимательного взгляда. - Что вы скажете, если придется опаздать на работу еще часа на полтора? - Ничего не скажу, - хмыкнул Топалов. – Пойдем осматривать ваше тело? - Поедем в морг, - отозвался Натан. – Мне проблемы с нарушением закона не нужны. Если он опознает в ней свою подругу, это будет самое удивительное в своем раскрытии преступление. Хорошо бы он еще смог определить убийцу... - Влад, - позвал Натан, видя, что Влад колеблется. – Вы поедете со мной в морг? Топалов простоял несколько секунд, онемело взирая в пространство перед собой. Потом он молча кивнул и застегнул куртку. to be continued... напишите Piper beta-reader Megan-n-n <<< назад <<< © smLash 2006/12/31 original design by (n/a)