И тогда…

И тогда…

…И тогда огромный зал взорвется аплодисментами!

Да, да, все будет именно так. Скоро, через год… или два. Огромная сцена, освещенная разноцветными прожекторами, утопающая в цветах, заключительные триумфальные аккорды песни, дикий рев восторженных зрителей в зале. Люди размахивают российскими флагами. Да, да, весь зал просто расцвечен нашими флагами. Внизу, под сценой, беснуется море человеческих голов. Я не вижу лиц, они расплываются в одно огромное серое пятно. Я вижу только разинутые рты, которые скандируют мое имя, выпученные глаза. Мой пульс стучит в унисон этому коллективному пульсу, мое сердце бьется в ритме этого огромного сердца. Это мой триумф, звездный час, это вершина моей жизни, я шел к этому с детства. Я только что выиграл этот конкурс, я, наконец-то, добился для своей страны победы, я практически национальный герой. Сейчас я стою в центре сцены, в центре пересечения разноцветных прожекторов, которые выгодно подчеркивают мою стройную фигуру. Я улыбаюсь. О! Как я улыбаюсь! Они все рухнут от этой улыбки. Это будет просто коллективный оргазм. На мне… Что на мне может быть одето по такому случаю? Ну, что-нибудь черное с блестками, облегающее, допустим… Или нет, лучше белое, как на Сакисе в прошлом году… Хотя нет, белое худит. Ну да, тогда все же черное с блестками. И лакированные черные туфли от Черутти. И обязательно большой вырез на груди. А еще лучше рубашку вообще не застегивать. Супер! И вот я стою, весь такой красивый! Меня показывает телевидение всей Европы, меня будут узнавать в Париже, Лондоне, Монте-Карло. Слезы радости и гордости застилают мои глаза, когда начинают играть гимн России… Хотя нет, стоп. Это же не Олимпиада, гимн не играют. Или играют?

Сережа приоткрыл один глаз и посмотрел на экран телевизора, где как раз чествовали греческую певицу, выигравшую в этом году Евровидение.

… Ага, значит, все же не играют. А жаль. Было бы очень круто. Я, размахивая российским флагом под звуки гимна… Нет, это уже что-то из футбола. Грубо. Ладно, я просто стою, обмотавшись флагом. Но тогда не будет видна грудь. Это нехорошо. Флаг придется накинуть на плечи. Но тогда не будет видно рук, а я же наверняка перед этим буду месяц торчать в тренажерном зале. Мда, как же быть? На бедра как-то нехорошо вроде получается, флаг все же… Так, вариант с флагом еще надо будет серьезно обдумать.
…И тогда по моей щеке скатилась скупая слеза радости. Или это как-то несолидно? Но ведь спортсмены плачут и ничего. И мисс там всякие, мисс Мира, мисс Вселенная, тоже всегда рыдают от счастья. А эти почему-то не плачут. Или плачут?

Сережа опять приоткрыл глаз и стал пристально наблюдать за певицей-гречанкой.

Нет, не плачут. А жаль. Было бы очень эффектно. Я же артист, я бы сделал это как положено, без подстав. «Титаник» отдыхает! А потом я бы сказал: «А сейчас хочу поблагодарить свою маму, всех своих близких и родных за то, что с детства верили в меня и поддерживали во мне любовь к пению. Также я хочу сказать огромное спасибо ансамблю «Непоседы» и Лене Пинджоян, которая дала мне путевку в жизнь…» Так, кому еще надо сказать «спасибо»? Целая толпа народа! Надо на бумажке выписать.

Сережа открыл оба глаза и потянулся к ручке, лежащей на журнальном столике.

А еще лучше просто взять с собой вкладыш к «Фривею», там же уже есть список тех, кому я говорю «спасибо». Ха, и пусть теперь вся Европа ломает себе голову, кто такие Пальмочка и Солоха, а то наши-то уже, наверное, подустали от этого напряжения мозгов.
…И тогда наступает кульминационный момент. Я говорю… с улыбкой говорю… с такой доброй, обезоруживающей улыбкой: «Хочу также передать большой привет Владику Топалову и его папе». И машу рукой в камеру. Все, это отпад! Это… это… просто мега! Да, вот так стою и перед всей Европой: «Владик, тебе привет!» Класс, супер, кул! Блин, как классно! Вааау! Только ради этого стоило победить!

Сережа захихикал, радостно замахал руками и похлопал себя по коленям. Потом, посмотрев опять в телевизор, успокоился.

Да, блин, но это же не Оскар. Тут же ничего не дадут сказать, уроды! Ну Оскар, допустим, еще впереди, а пока надо думать, как тут быть… Так вот, стою я на сцене, и тут у меня звонит мобильник. Я беру трубку, а это Президент, он меня лично поздравить с победой хочет. А че? Поздравлял же он лично ЦСКА. Да! Прикольно! Вот он меня поздравляет, а тут как раз вторая линия. А кто тут у нас? А тут у нас сам Владик Топалов звонит, поздравить, значит, хочет бывшего брата с заслуженной победой. Ну, давай-давай, поздравляй. И когда у Владика словесный запас истощится, а это случится очень быстро, тут ему и выдать: «Извини, Владик, не могу сейчас с тобой разговаривать, тут у меня на второй линии Владимир Владимирович, как-то, знаешь ли, неудобно заставлять его ждать». Ха, ха, ха! Вот это облом! Хотел бы я видеть Владькино лицо в тот момент! Челюсть на полу, глазки на ушах, ушки на плечах, ха, ха, ха…
…Ни фига не выйдет. Куда я мобильник положу? Я же без карманов буду. На мне же, наверное, черные брюки в облипку будут, мобильник сильно выпирать будет, некрасиво. Или в джинсах-бедровках выступать? Так сексуальнее, конечно. Тем более, если заранее в солярий походить. Или лучше автозагар? Но зато в брюках стильнее. Надо будет потом еще хорошенько обдумать, в чем лучше выйти.
Нет, с мобильником все же засада выходит. Лучше так. Я стою на сцене и принимаю цветы и подарки от поклонников. И тут я вижу, как по ступенькам поднимается с огромным букетом цветов… кто бы вы думали? Неужели это Владик Топалов? Точно, это Владик, который приехал специально из Москвы в забугорье, чтобы поздравить бывшего брата с выдающейся победой. Он спотыкается на последней ступеньке, чуть не роняя букет, и все вокруг хихикают, но я кидаюсь ему на выручку, бросив всех. Я подхватываю букет и самого Владика, и мы… Ну, тут можно, в принципе, и обняться. Да. Целоваться, пожалуй, не стоит. Или стоит? Нас же будут видеть миллионы людей, и в том числе… блин! Да, лучше, пожалуй, обойдемся без поцелуев. Только обняться. Крепко так, по-мужски. Чтобы все фанатки видели, что вот они - мы. Никуда не делись друг от друга. Представляю этот всеобщий фанатский визжащий восторг, ага.

Сережа смотрел на противоположную стену застывшим взглядом, ковыряя ногтем обивку кресла.

Потом я его снисходительно похлопаю по плечу и приглашу немножко постоять со мной рядом на сцене. Ну а чего? Пусть стоит. От меня же не убудет, верно? А ему будет приятно. Ему же всегда было приятно возле меня стоять. Да и мне возле него. Он будет в белом пиджаке. Или рубашке. И мы будем опять стоять рядом, черно-белым дуэтом, на одной сцене, как раньше. Ну и что, что мы не поем больше вместе. Это ведь ничего не значит. Мы просто постоим рядом. Мы даже можем взяться за руки. Или встать спина к спине, как раньше. А можем даже что-то продемонстрировать из того, что делали раньше. Движения из Фривея, например, или Обсешна. Просто так, по приколу. Да, да!

Сережа энергично кивнул головой.

А потом мы могли бы даже что-то и спеть вместе. Например… эээ… Бэлль? Нет, Европа нас не поймет. Тогда, может, Фэйс? Нет, это римейк, нехорошо. Я вообще до сих пор как-то не уверен, что Джордж Майкл в курсе…

Сережа поморщился.

Тогда можно Вуд ю край фор ми. А что? Неплохая песня. Да. И вот мы поем Вуд ю край фор ми, и все вокруг плачут, потому что мы же настолько надрывно поем, что у людей просто нервы не выдерживают. Потом мы кланяемся, я еще что-то говорю, а Владик поддакивает, как всегда. Ну и что, что времени на это не будет. Я же победитель, верно? Поэтому что хочу, то и делаю. Я так и скажу всем этим устроителям этого типа шоу. Поэтому мы с Владиком поем еще одну песню. Какую же спеть? А, пусть Владик решает. Какую захочет, такую и споем. Да хоть Аполоджи, если ему она так нравится… А потом нас, конечно, пригласят на гастрольный тур по Европе. То есть пригласят, конечно, меня, но я скажу, что без Владика не поеду, только с ним, и они согласятся, они же не захотят разрывать со мной контракт… И мы поедем…

За окном глубокая московская ночь. Давно погас экран телевизора, мерцает неровным серым цветом. Крепко спят россияне, измученные полночным сиденьем перед телевизорами, и только Сережа Лазарев, будущий победитель Евровидения и национальный герой, сидит в кресле все в той же позе, по-прежнему глядя на противоположную стену немигающим взглядом, и на его щеках высыхают дорожки от слез.