|
|
ДягилевЪ
Автор: Megan-n-n
Беты: Peppi (спасибо за всегдашнюю поддержку и дельные советы), Rina (спасибо, что оказалось рядом, когда было нужно)
Пейринг: шоу-бизнес/психика
Рейтинг: NC-17 (см. пейринг)
Жанр: ироничная драма для зрелого разума
Предупреждения: мужской беременности, секса с несовершеннолетними, изнасилования, инцеста, грубого насилия, принуждения, смерти персонажей нет, зато есть оригинальные персонажи
Summary: не совсем обычный телохранитель оказывается вовлечен в события, связанные с шоу-бизнесом
Дисклеймер: мне принадлежат только те персонажи, которые выдуманы мной
«Что может теряться, то может найтись
Но, даже теряя, смогу обойтись»
- И не за чем было кричать, я не пьяная и все слышу.
Ирочка С-ва, Иришка, сколько раз она публично пересказывала историю о том, как подрабатывала челноком до эстрадной карьеры. А теперь, на пороге сорокалетия, и юбчонка чуть ниже белья, и ткань прозрачная, и тело ее отточено диетой и целебными обертываниями от тайского мастера, с которым она познакомилась, по моей наводке, еще в 99-ом.
В «Метле», так называли бывалые казино «Метелица», Ирунчик была слишком игрива, на мой взгляд, да и перебрала порядком. Стоило большого труда избавлять ее наманикюренные пальцы от до краев наполненных шампанским бокалов и брать ее за локоть каждый раз, когда она взмахом руки подзывала официанта и требовала «что-то позабористее».
- И не за чем было кричать, я не пьяная и все слышу.
Ирочка С-ва, Иришка, сколько раз она публично пересказывала историю о том, как подрабатывала челноком до эстрадной карьеры. А теперь, на пороге сорокалетия, и юбчонка чуть ниже белья, и ткань прозрачная, и тело ее отточено диетой и целебными обертываниями от тайского мастера, с которым она познакомилась, по моей наводке, еще в 99-ом.
В «Метле», так называли бывалые казино «Метелица», Ирунчик была слишком игрива, на мой взгляд, да и перебрала порядком. Стоило большого труда избавлять ее наманикюренные пальцы от до краев наполненных шампанским бокалов и брать ее за локоть каждый раз, когда она взмахом руки подзывала официанта и требовала «что-то позабористее».
- Все, все, все, все, - щебетала она, нетрезво улыбаясь.
А я смотрел в ее декольте.
Механически, сам по себе, взгляд направлялся именно туда. И стоило мне на секунду задуматься о парадоксальном равнодушии к ее прелестям, она пропала. Сделала два достаточно уверенных шага и растворилась в темноте.
- Все, все, все, все, - щебетала она, нетрезво улыбаясь.
А я смотрел в ее декольте.
Механически, сам по себе, взгляд направлялся именно туда. И стоило мне на секунду задуматься о парадоксальном равнодушии к ее прелестям, она пропала. Сделала два достаточно уверенных шага и растворилась в темноте.
Позвонив Павлу, ее водителю, предупредил, что наша развеселая блондинка ушла на поиски приключений. Павел усмехнулся в трубку, но проявил тактичность и не разразился едкими комментариями, как делал обычно.
Собственно, найти Иру не составило труда. Бармен состряпал для меня «Кровавую Мэри», и в это время по громкому смеху я нашел ее в большой зале, встретился с ней взглядом: она утопала в низком диване прямо напротив барной стойки, чуть вдали от софитов. Отсалютовав «Кровью», я отвернулся, размышляя о планах на вечер.
Мальчики, девочки, юбочки, челочки – все одинаковые, и приедается их школярская прилизанная красота, и их пустые взгляды, если перед носом захлопнуть бумажник, покачивая головой, сигналя, что платить не собираюсь. Делать нечего, оставалось только дождаться Иришку и валить к чертовой бабушке.
- Привет, пупсик! – на меня налетело облако приторных духов и сжало в объятиях в районе талии. Манера вешаться на мужские шеи уступила место похотливому тисканью торсов – «о времена, о нравы».
- Виктория, ты с нами в этот знаменательный день. Еще «Крови», - повернувшись к бармену, попросил я. – Вика, Вика, почему не дома, тебе же завтра переговоры стенографировать.
Собственно, Вике уже давно не восемнадцать, но по виду не скажешь. Она упорно пытается вовлечь меня в собственный мирок, состоящий из ночных бдений в неоновых отсветах ночных клубов. Поддаться ей легко, но я сопротивляюсь, и ей это нравится.
- Зануда, пупсик, ты с Иркой?
- С Иркой… Что за манеры, Вика.
- Манеры, пупсик, ерунда какая, о чем ты? - закурив, она протянула мне белоснежную визитку. – Цени, коллега, выпросила спецом для тебя, депутат, умник-разумник, и богат, типа богаче Креза.
Визитка направилась в карман моего пиджака.
- Спасибо, золотце, ловкие руки и цепкий разум наши лучшие союзники.
- А то! – поддакнула она, теребя массивные ярко-желтые бусы. – Ой, ты смотри, Ирка времени не теряет.
Взгляд мой проследовал за жестом Викиной руки: на диване, который облюбовала Иришка, вальяжно расположился мальчишка брюнет.
- Лазарев же гей, сколько ж надо было выпить, – рассмеялась Вика.
- Почему сразу «гей». И не говори, что ты и его охмуряла - он же не олигарх, не твой профиль, - ухмыльнулся я.
- Чушь. Сколько раз я его обхаживала, смазливый же, да и в качестве трофея неплохо смотрелся бы. Одно дело сказать, что эскортировала Абрамовича – много денег, но и много смеха. Другое дело, если говорить, что я спала с обоими из «Смэш», это придает пикантности, знаешь ли. Вон Юркин Билан, три рубля и наша, небелый Тимати – шлюшка малолетняя, а эти странные, шарахаются обычно.
- И если он не ответил тебе взаимностью, значит, он гей? – развожу ее на циничные рассуждения об отношениях полов и ориентации ее бывших и будущих клиентов.
- Есте-ественно, - протянула она. – Ладно, пупсик, кралю твою лапает гей, а ты пей «Кровь» у стойки. Так тебе и надо. Пойду поохочусь. Чао.
«Она не моя краля», - автоматически подумалось мне.
А чужая краля в это время лучезарно улыбалась мальчишке, они переговаривались, и она несколько раз положила ладонь ему на колено. Взяв еще «Кровавой Мэри», я обошел зал таким образом, чтобы наблюдать за ними, оставаясь вне поля зрения.
Кругом танцевали, пили, смеялись разноцветные, блестящие, загорелые, молодые и не очень представители бомонда. Точнее, той прослойки населения, которая старается быть на виду и почаще попадать в объективы фото- и телекамер, и которую, благодаря узнаваемости, считают бомондом.
Из импровизированного укрытия мне не был слышен разговор Иришки и Лазарева, хотя со стороны казалось, что они знакомы с десяток лет и души друг в друге не чают, что меня удивило. Поэтому я подошел ближе, прислонился к колонне за диваном и прислушался.
- … а потом он предложил все это заснять, - сказал Сергей, сияя.
- Ты чудо, просто чудо, - Ира провела по его щеке ладонью, смеясь.
Чуть поодаль на расслабляющуюся парочку были нацелены объективы фотокамер: щелчок, щелчок, вспышка, еще вспышка.
И смотрел я на Лазарева со странным ощущением, что в свете вспышек он выглядит еще наглее и смуглее, чем без них – метаморфозы публичности.
Но он заробел, конечно, гей - не гей, а Ирок умеет смущать юнцов. Дней за десять до этого я лично разбирался с ее пылким ухажером, который кричал в трубку что-то вроде «сейчас себя решу, ты моя, моя…» - юношеская романтичная белиберда.
А ей это ничего не стоило. Интересная ухоженная женщина, не бедная и не глупая, слегка жертва имиджа глянцевой блондинки, слегка не молодая, но, однако же, приятная в общении и заводная.
Мне, почти что на правах приятеля, приходилось знать обо всех её сердечных тайнах, я был кем-то вроде исповедника, святого отца с наганом наперевес. Причем епитимью накладывать не приходилось никогда.
Она забавляется, я живу своей жизнью, ей надоели любовники, она предлагает мне роль эскорта, и так далее. И, конечно, я не трахался со своим полом, мне вполне хватало холеных простушек, стремившихся в «высший свет», по-плебейски грешивший больше, чем кто-либо другой.
Иришка же была склонна западать на молодежь. Вот такие загорелые юнцы, вроде Лазарева, вечно ищущие обожания и финансовой поддержки, вполне соответствовали ее вкусам, помимо зрелых импозантных денежных мешков.
Она частенько говорила, что её более прочего привлекает «невинность во взгляде», и как я не пытался убедить ее в очевидном факте развращенности тусовки с младых ногтей, она не переставала пробовать. Вот и Лазарев попал под ее сухую горячую руку в браслетах и кольцах. И вот уже он приглашает ее составить себе компанию на очередную тусовку. А его рука методично шарит по ее филейной части. И она млеет. А он улыбается. И вспышки, вспышки, вспышки. И всем хорошо.
- Пойдем с нами, Валера, - говорит она мне, оборачиваясь, не выскальзывая из слегка робких объятий мальчишки.
Конечно, мне совестно, что она угадала мои маневры и затылком чувствовала, что я наблюдаю. Поэтому, услужливо склонившись над ними, аккурат меж пылающих щек, я уточнил место, дату и время выхода в свет.
Что я услышал в ответ? Топалов. Конечно, Топалов. Как и говорила Вика, а Вика знает толк в звездной похоти.
Возникает ощущение, что определенная женская часть бомонда занимается благотворительностью, пытаясь затащить в койку бывших партнеров по дуэту «Смэш», поскольку ни один из них богатеем не является. Как-то раз Вика продолжила словесные излияния на сей счет, и высказала крамольную мысль: время от времени секс-эстафеты в тусовке сменяют одна другую, и теперь такой эстафетой была случка со «Смэш».
О любви, романтике и прочих глупостях речи не шло: только секс, сначала с одним, потом с другим, и никому еще не удалось затащить их в койку одновременно, этих ребят. Беда, так беда.
Поговаривали, что мальчики на дух не переносили друг друга со времен героического голубоватого пиара дуэта. Что ни говори, а «Смэш» частенько склоняли в ключе «Тату», а за «Тату» стояли большие бабки, и этих бабок хотелось бы откусить не одной только Вике.
Банки, фьючерсы, ПИФы, доверительное управление – всем этим кокотки бредили днями и ночами. А в свободное от фандрейзинга время придумывали себе такие нехитрые игры, как секс с молоденькими недотрогами от шоу-бизнеса.
А эскортировать Иру в любом случае истинное удовольствие. Собственно, от меня требуется лишь хорошо выглядеть, вкусно пахнуть и быть готовым тащить ее на себе, если восьмой коктейль срубит даму, или отразить непрошенное вторжение на частную территорию по периметру - сорок сантиметров от звездного тела. Остальные функции опционные, и меня это устраивает.
Продолжу о «Смэш». Она, конечно, попросила навести справки: что за игра, что за ставки, почем килограмм мальчишечьего мяса нынче в тусовке. Мне удалось кое-что раздобыть, да по сусекам наскрести, благодаря Вике не в последнюю очередь.
Так вот, об ориентации мальчиков ходили недвусмысленные слухи, плюс к этому «последуэтный» гетеросексуальный пиар обоих, выглядевший откровенным фуфлом, плюс гомофобные заявления одного, Топалова Владислава Михайловича, а также перманентное нахождение «близкого друга тире директора» вблизи второго, Лазарева Сергея Вячеславовича, - как уж не задуматься о правдивости слухов.
Чудесная парочка. Они стоили друг друга. Наркотики, гомосексуализм, элитная проституция, попытки суицида, анорексия и булимия, лечение у психиатра – молодцы, жизнь учили не по учебникам, а по собственному окружению.
Прекрасная легенда для начинающего масштабный прорыв на мировой рынок рок-хулигана, но никак не для миленьких юношей, танцующих «свиньёй» и поющих о первой любви.
По прочтении краткого досье на «дуэтчиков», мне сделалось тошно. Как никак моя подопечная собиралась влезть в самое нутро их давних и не слишком дружеских отношений.
Для того, кто не успевает следить за «желтой» прессой и сарафанным радио, то есть для меня, Вика набросала портрет этих двоих, причем, сделав выводы не только из собственных впечатлений, но и из всего, что «слышала по подружкам».
Подружки не обладали талантом лесных партизан и вывалили Вике все грязное белье и подноготную «сладкого фасада» с завидной пионерской готовностью. Листая страницы тетради, которую она подготовила для меня, я поражался, как мало времени нужно подросткам, если у них есть дар влипать в неприятности, чтобы попробовать в жизни все. Собственно, не хватало лишь «мокрухи» и холодных нар в тоненьком досье на двух молодых мсье. Я морально готовился ко всему.
И надо же было такому приключиться, что Иришка слегла с ангиной в день торжественного выхода в свет с ее «темноволосым трофеем». Я уже, было, вздохнул и расслабился, как она объявила, что поскольку больна она, но никак не я, то ничто не может помешать мне съездить разведать обстановку, а заодно посмотреть, как себя поведут господа дуэтчики.
- И мне за это платят, - сказал я.
- Да, платят, это мой каприз. Он дурацкий, зато мой.
- Врач будет через семь минут, не говори, связки не сомкнутся.
- Не сомкнутся, если ты откажешься.
- Как я могу, - целую протянутую побледневшую руку.
- Отлично. Валерик, он тебе позвонит, вы вместе поедете.
- Это еще зачем? – опешил я.
- Так надо. Не спорь со мной, я болею.
«Все знают, - так сказала Вика, - что у Лазарева, естественно, нет водителя, и он гоняет, как псих, уступая только своему закадычному приятелю Топалову, для которого ПДД не существуют как таковые» (две аварии за один месяц – так было помечено в моем блокноте). Вариантов оставалось два: либо я сажусь за его руль, либо еду отдельно на Ирином джипе.
Как ни странно, препираться юная «звезда» не стал, хотя, на его месте, я бы даже архангела Гавриила не посадил за свой руль, попроси он меня, грозя вечными адскими муками. Больше того, изложив свои требования, я был удивлен его скорым согласием бросить собственную тачку у подъезда.
Перезвонил Ире, а она рассмеялась изо всех сил своих простуженных легких и охрипшего горла, сказав, что она-то ему «пообещала такой фандрейзинг», что если Лазарев сам за мной заедет, она не удивится. Хитроумно, ничего не скажешь.
Сергей был мил. Да, мил, без всяких «ужимок и прыжков», характерных для молодых «звездулек». Хотя на что только не пойдешь ради финансовых вливаний. Вешаться ему на шею и хлопать по коленке я мысленно предоставил Ире, поэтому мы с Лазаревым тихо-мирно сели в ее джип, а она даже махнула рукой из окна (или мне показалось, что занавеска дернулась).
- Мои поедут своим ходом, - рапортовал Лазарев.
- И чудесно, - я завел авто и мы рванули в «ДягилевЪ».
- А у меня никогда не было личного охранника, только на концертах, - завел беседу Сергей.
- И у меня не было, - усмехнулся я.
- Понятно. А Владик не знает, что я приеду, - лукаво улыбнулся он, щурясь из-под солнцезащитных очков.
- Опаньки, - вырвалось у меня.
- В общем, у меня просьба к вам.
- К «тебе», можно на «ты», - поправил я.
- Да, к тебе. Просьба странная: мне нужно с ним переговорить тет-а-тет, а мои этого не допустят.
- Первое: кто такие «мои», второе: где ты собрался с ним тетатетничать. И неужели нельзя в другое время. Это третье.
- Мои – это менеджер и директор, они шагу ступить в сторону не дадут, чтобы я себе имидж, видишь ли, не портил. А в другое время нельзя, это личное.
Мне не составило труда вычислить, что есть то самое «личное», памятуя о развесистой клюкве, упомянутой в Викином досье.
- Ладно, в чем моя задача?
- Задача простая: выведешь меня из зала незаметно, и дело с концом. Моим я скажу, что… что у меня срочное дело, а ты последишь, чтобы нас врасплох не застали.
- Слушай, парень, надеюсь, что ты понимаешь, что мои услуги не бесплатны.
- Ах да, конечно, конечно, придумаем что-нибудь. Ты не волнуйся, главное.
Едва не выпустив руль от его нахальства, я медленно перевел взгляд на мальчишку, который довольно улыбался во весь рот.
- Сергей, я никогда не волнуюсь.
- Вот и хорошо. Волноваться вредно, к тому же ничего особенного, правда?
- Правда, - согласился я, внезапно проглотив комментарии.
Мы вошли в клуб, он привстал на цыпочки, шепча мне, куда идти, где встать и когда его скрыть в темноте зала.
На сцене появился Топалов. Я подсадил Лазарева на барную стойку, сам встал рядом, наблюдая. Вокруг сновали возбужденные девушки всех возрастов, и в каше их мельтешения было не различить, кто явился по делу, кто выпить на халяву, а кто из любви к поп-культуре в общем и к Владиславу Михайловичу в частности. Это было забавно наблюдать.
Обычный концерт. Неплохой звук, музыканты хорошие, коктейли хорошие, хотя официально я при исполнении не пью, но в этот вечер исполнение было, прямо скажем, неофициальное. Ну и далее началась веселуха.
Топалов благодарит всех на свете за поддержку и заботу, что-то про Лазарева… потом видит Лазарева, хлопает глазами, Лазарев подпрыгивает на «пятой точке» прямо с барной стойки, помахивая каким-то диском, улыбается во весь рот, девочки вокруг начинают скандировать «Лазарев, Лазарев», Топалов путается, лопочет что-то про то, что он не знал, что Сергей здесь, а потом пропадает.
Кстати, когда он давал «телевизору» интервью рядом с барной стойкой, то сказал чудесную фразу «я рад, что он пришел, но я его вообще-то не звал». Отлично, просто отлично. Крепкая дружба – сразу видно.
Из чисто профессионального любопытства мне уже хотелось поприсутствовать при их интимном братании, ибо не верилось, что оно доведет до хорошего. А клиент есть клиент.
После концерта все целуются, братаются, обнимаются, желают друг другу «счастья и взаимных прибылей, и сотни роз в гримерке» и, шепотом, «побольше бабла срубить, тьфу-тьфу-тьфу».
И Лазарев соскакивает со своей стойки, и мчится на встречу ненаглядному своему наилучшему приятелю Топалову. Тот нисколько не смущается, наоборот, даже радуется наличию фотографов, они обнимаются, расцеловываются, как родные, и бывший космический олигарх, отец Топалова, тоже целуется, обнимается с Лазаревым – идиллия. Черт побери, я мысленно пустил слезу, наблюдая, как все мило получилось. Даже без логичного мордобоя.
Потом все стали пить. Это только кажется, что на тусовках не пьют. Те, кто не пьют, те нюхают, колются и лижут, причем все это в VIP-зоне, а на танцполе все чинно и мирно, гулянка трезвенников, по-другому не скажешь.
Потягиваю я свою «Кровь» и оглядываю окрестности, вполне довольный прошедшим мероприятием.
А вот рядом они, его «мои»: Ася Калясина, это, значит, менеджер, а вот Михаил – это друг, соратник и боевой товарищ-директор, улыбаются, всем довольные, шарят по залу глазами, ни на секунду Лазарева из поля зрения не теряя. Так что его параноидальные кошмары не так далеки от истины, как мне показалось в самом начале.
Звонит Ириша.
- Ну, как там?
- Чудесно, в первый раз такое.
- Серьезно. Рассказывай, он у тебя что-нибудь просил?
- Боюсь узнать, откуда ты знаешь.
- Валер, все схвачено в этом лучшем из миров.
- Все понял. Значит, игра началась. Я позже перезвоню с докладом.
Только успел отключиться, подходит Лазарев и аккуратно меня берет под локоток.
- Слушай: я встану рядом со своими, ты подойдешь и скажешь, что меня просят интервью дать или что-то такое.
- То есть к журналистам они за тобой не пойдут?
- Нет, журналисты – ерунда, только бы не к Владу.
- Понял, - сказал я, удивляясь.
- Потом кивнешь всем, что мы не надолго и пройдем вон там, - он махнул рукой, - за сценой проход есть и подсобка.
- Ясно.
- Там постоишь за дверью, а я на пару минут всего. Хорошо?
- Хорошо. Ира просила тебе не отказывать, - ухмыльнулся я.
- Привет ей передай, жалко, что заболела, - дежурно сказал он, отворачиваясь. – Все, я пошел. Досчитай до пятнадцати и подходи.
«Раз, два…. пятнадцать», - сосчитал я, отправляя пустой стакан на барную стойку.
Оглядел зал поверх голов: Ася, Миша, вот и Лазарев вертится, подпрыгивает в такт музыке, будто не при делах. Подошел к ним, беру Лазарева за локоть, наклоняюсь, говорю заготовленный текст, не удержался, схохмил про эротическую фотосессию для «PLAYGIRL», он хихикнул, Ася настороженно придвинулась, Миша насупился.
- Что такое? – вопрошает Ася, невысокая девица с каре светлых волос.
- Кхм, журналисты просили на пару вопросов ответить, на десять минут буквально.
- Какие издания? – озабоченно встревает Миша.
- «Космополитен» и «Мэнс Хэлс», - первое, что приходит в голову. – Смежные, знаете ли, издания, смежные.
- О, супер, - кивает девица, называющая себя Калясиной, хотя даже я в курсе, что это ее псевдоним.
- Да, да, супер, - озабоченно кивает Миша.
- Ну, я пошел, - радостно кивает Сергей, хватая меня за локоть.
- Ну, пошли, - говорю я.
Идем к сцене, потом вдоль сцены, помост, провода кругом, я спотыкаюсь разок, за сцену проходим, чуть левее затемненный коридор, направо дверь, налево дверь, он скрывается за третьей налево, я остаюсь на посту.
«ДягилевЪ». Интересно, клуб в честь великого первооткрывателя художественных талантов назван? Какая жестокая ирония. Сколько грязи и глупости творится под вывеской его имени. А может, назвали в честь какого-то нового, мне неизвестного Дягилева. Моветон задавать бомонду вопросы об этимологии брэндов.
Только вот сквозняк дует по полу. Стою минут десять. Тишина. В зале долбёжка, а в коридоре, как ночью в морге – ни души и темно.
Появляется Топалов. Надо же, мне показалось, что он внутри. Не порядок.
У него манера жевать слова.
- Здравствуйте, вы тут постойте, ладно, да? Мы быстренько. Или лучше пойдемте внутрь, так даже проще будет, никто не заметит.
- Внутрь, так внутрь, - нисколько не раздражаясь, отвечаю я.
Заходим в комнату, я запираю дверь. Топалов разводит руками.
- Где-то тут постойте. Или нет, лучше отвернитесь.
- Хорошо.
Встаю в позу усталого самурая – руки скрещены в районе фамильных драгоценностей. Изучаю дверь. «Так что там о Дягилеве? Великий был человек». Сзади раздается шорох и потом щелчок. «Великий человек. Открывал миру художественные таланты».
Еще щелчок, шуршание и смех. «Таланты».
Хихикают. Мне неловко, откашливаюсь. «Дягилев, Сергей Павлович, редактор журнала «Мир искусства», организа…»… Шлепок по коже и чмокание. «…организатор выставок», - мысленно продолжаю я.
«Мирыскусники», значит.
Хихиканье, шорох.
Отвожу взгляд в сторону, там зеркало стоит под углом, очень удачно местность простреливается. Топалов висит на шее у Лазарева, рубашка расстегнута, в одной руке коробка в оберточной бумаге.
Ах так, значит, подарки вручаем-с.
«Мирыскусники, - говорю я себе мысленно. – Дягилев Сергей Павлович. А у Топалова пресс подтянутый, так и… Но Дягилев».
Лазарев. Чмок-чмок. От уха до уха гирлянда поцелуев Влада по его щекам.
Шепчутся.
«Дягилев Сер... русский театральный деятель, Римский-Корсаков. Рим… Ты смотри, как он его при... Корса... Рахманинов. Во дают... Труппа балетная, Анна Павло… мда», - это я про себя все размышлять пытался.
«Геи, и геи, мне-то что, я человек лояльный, космо-по… лит. Дягилев Сергей Павлович. Мда», - тарахтел себе я.
Коситься становилось неудобно – глаза свело. Кашлянул, они вроде оторвались друг от друга, хихикают. Пошел задушевный разговор, короткий.
- А я знал, что ты, наглец, объявишься, - начал Топалов.
- Конечно, Владик, конечно.
- Нет, серьезно. Хочешь, скажу?
- Говори, раз уж начал.
- Это я фотошопом развлекался.
- Ой, я взбесился, почему «твои» от меня никак не отстанут, даже этого истукана поставили, а он ошалел, когда меня увидел – отлично!
- А зачем меня на Волковой женят… - прозвучало тоскливо.
- Юлька молодец, своего не упустит, как мы с ней ржали на днях, она говорит, что ты целоваться не умеешь толком, какое тебе жениться.
- Правда, так сказала? – губы надул.
Изучаю дверь, мне смешно, откашливаюсь.
- Мы не одни, - Лазарев косится на меня и перехватывает взгляд в зеркале. Не отводя глаза, он берет в ладони лицо Топалова и прижимается губами к его закрытому рту. – Вот видишь, - смотрит на меня, задорно улыбаясь, - ты приставай ко мне, а я тебя целоваться научу.
- Ты научишь, от тебя потом не отвя…
- Что? Все, все твоему папаше расскажу, - смеется.
- Папаше! Что за вульгарщина, пупс?
Наконец, я делаю вдох, считаю до пяти и вкрадчиво нарушаю идиллию.
- Юноши. Не хотелось бы тревожить вас, но пора и честь знать.
- Какая уж тут че… - начинает Лазарев и получает пинок от Топалова.
- Пойдем, пойдем. Приглашаю тебя на после-вечеринку.
Оказывается, теперь модно говорить по-русски. Дягилев Сергей Павлович был бы в восторге от современных веяний. Обернувшись к ним, я по-прежнему остаюсь в позе усталого самурая. «Афте-пати» это «после-вечеринка». По-моему, очаровательно.
- Асю я потеряю по дороге, но без Миши вряд ли получится. Что делать?
Топалов вздыхает и кладет коробочку с подарком на туалетный столик. Лазарев задумывается на минуту, а потом поднимает взгляд на меня.
Понимая, что уже оказанная услуга вызывает желание попросить о еще одной, я стараюсь казаться непонятливым, словно морской котик при виде вертолета.
- А ты не мог бы? – брови Лазарева взметнулись вверх и застыли «домиком».
- Нет, нет, час пробил, моя карета превратится в тыкву, необходимо покинуть сей боевой пост и быть на другом конце Москвы через сорок минут. Никак нет-с.
- Жалко, - устало теребит плечо Топалова Лазарев.
- Жалко.
- «Поднимусь высоко» - это ты про нас?
- Да.
- Мне обидно было.
- Прости, не хотел обижать. Накатило.
Влад остается один за закрытой дверью гримерки.
Проводив меня сквозь толпу на танцполе до дверей клуба, Сергей протягивает ладонь для рукопожатия.
- Может, есть варианты?
- Нет, Сергей, вариантов нет. Радуйся, завтра с утра в прессе не будет ваших пьяных рож и братских объятий, все к лучшему.
- Ладно, Ире привет. А я пойду, к своим, мне нужно еще что-то сделать, я не помню.
Ему грустно, это заметно, кислая мина при хорошей игре - счастливая молодость.
Завожу мотор, газую и уношусь на другой конец Москвы, в дом, где заболевшая Ирунчик обдумывает, как ей выиграть последнюю секс-эстафету, популярную в тусовке. Возможно, стоит ее отговорить? Возможно, у нее ничего не выйдет. Возможно, получится у Лазарева фандрейзинг, какого свет не видывал. Возможно, они успеют сегодня повидаться на афте-пати. Кстати, Дягилев Сергей Павлович ведь спал с мужчинами. А он любил искусство, как известно, очень крепко.
Вернувшись из «Дягилева», я открыл бутылку пива «Beck’s», ослабил галстук и прилег перед телевизором: отчетный концерт N-ного «Конвейера Знаменитостей».
Мальчик с нелепой челкой был внуком бывшего министра энергетики, который пару лет назад предлагал мне работу, девочка с нарощенными волосами – дочка одного из нефтяных олигархов, отморозок с кривой улыбкой – племянник КГБ-шника, который в 1998 приватизировал станкостроительный завод, и так далее, и тому подобное... и все они искренне притворялись людьми из народа.
Участие в «Конвейере» стоило, по моим подсчетам, «заводчанам» пятнашку долларов, попасть в финал требовало четвертак «не-рублей». При этом золотая молодежь действительно имела унизительный шанс на вылет - если у папы или мамы не хватало денег продержать ребенка в эфире. Так что доение было достаточно честное, и надо ли говорить, что голосование зрителей не играло никакой роли. Романтика.
Собственно, я переключил канал – старый фильм с Де Ниро про банду мальчишек, ставшую одной из главных итало-американских «ПО» в Нью-Йорке начала двадцатого века. Отлично. Все честно, грязно, но открыто. Это чтобы отдохнуть.
И звонок раздается. Лика. Лика была бывшей будущей матерью моего ребенка. Она значительно моложе, ей двадцать один, и она умная. И красивая, конечно. Лика сообщает мне внезапно, что звонит из больницы, где сделала аборт, и что ей рано иметь ребенка, более того, ей рано выходить замуж и вообще иметь серьезные отношения, тем более со мной.
Ну, я и разбил пивную кружку, которую она мне подарила, о противоположную стену.
Лика мне изменяла, я ей – по ее желанию, раз уж она так хотела оставаться свободной. Должен признать, я делал это реже, чем она, и каждая новая шалава в моей постели появлялась исключительно после заявления Лики, что мне «пора бы уже не зацикливаться на ее божестве». Гнилые отношения.
А боль? Боль, она уходит, ее временем нужно лечить, и желательно - чужими неприятностями, коих вокруг меня полно.
И вот лежал я, и думал о тщете сущего.
Кстати, я всем рекомендую в момент краха думать о тщете сущего. Мне однажды парень, клиент, задал глупый вопрос: «что есть тщета сущего».
А ответ прост: «тщета сущего осознается лишь в тот момент, когда нет у тебя ни черта, и думаешь, что жизнь кончена, и кругом враги, а на самом деле – все это суета. И если будешь об этом достаточно упорно размышлять, то выяснится, что жить можно дальше, ибо сие есть тщетно и бесполезно – все, что ты делал и что происходит неприятного».
Он, правда, ничего не понял, этот мальчик. У него папа был очень богат, и тщета сущего ему грозила сразу, как только он не смог бы расплатиться в ресторане кредиткой на сумму больше 1 000 у.е., вот это для него была тщета. Каждому своё.
Для меня крахом сущего был уход Лики. Хорошо, она убила ребенка, не спросив меня, хотя в моей голове не укладывается, как она умудрилась зачать, если мне давно не восемнадцать, и я был очень аккуратен. Хорошо, это мог быть ребенок одного из ее побочных увлечений. Хорошо, я, может быть, что-то неверно сделал. Хорошо, возможно она была не тем человеком, которому можно доверять.
Стоп, и тогда я понял, что многие вещи решаются без моего участия.
И вот лежал я, слегка пьяный, и легкое головокружение не давало сосредоточиться на «Однажды в Америке», хотя я наизусть знаю реплики. «Ей налево, мне направо, ну, и до свидания».
Позвонил со-агент Вити Колбенского.
- Да, Миш.
- Привет, Валерка, телефон мой записал, смотрю, клиенты у тебя на вес золота.
- Цинка вес больше, - попробовал пошутить я.
- Ладно, ладно, я же любя. Лер, выручай, нашего Лося срубило, у него огнестрельное на учебке случилось, побудь за него, а?
- Побуду. Пойду поблюю и побуду за Господа нашего, Иисуса Христа.
- Старик, чего это тебя так скосило? Бухаешь...
- Лика срыгнула.
- Тьфу ты, не доверяй бабам, я тебе говорил, особенно малолетним.
- Ты умен, Конфуций, умен непристойно.
- Понятно. Буду краток. Тик-так. Ты согласен?
- С Ирой потрещу и скажу. Что делать, когда и почем?
- Завтра шефа провести под восхищенными взглядами обалдевшей толпы к возлагаемому с большими почестями венку жертвам терроризма, насилия и прочего непотребства на Поклонке. Денег туча, делать ничего не надо, коли снайперов не будет, нервы в кулак, ты Евгеньевича знаешь.
- Знаю. Три бакса за восемь истерик. Но я согласен, как ни странно.
- По мылу тогда скину тебе план работ.
- Мишк, задам тебе вопрос?
- Уже задал, слушаю.
- Загробная жизнь существует?
- Нет. Убей себя об стол, эль дурилло, и смотри почту. Ты мне не нравишься такой.
А Колбенский очарователен. Работать с ним невозможно. И мне это нравится. Наверное, я мазохист.
Лежал я и думал, какие, на хрен, венки, если моего ребенка только что выскребли из чрева его матери, которая сделала мне ручкой, просто потому что ей так захотелось. И что эти куклы из шоу-бизнеса придумали новенького, чтобы меня поразить в самое сердце.
И Лазарев вдруг подоспел с благодарением. Просто День благодарения какой-то. И поскольку «колбенский» Мишка меня никак не благодарил, то «боевой товарищ тире директор» Лазарева был более коварен.
- Валерий Юрьевич?
- Он самый .
- Директор Сергея Лазарева беспокоит.
А голос такой девичий, я бы подумал, что «само» Заза Наполи меня приветствует.
- Беспокойте, будьте так добры.
- Вы сможете завтра поработать на «венке» полдня?
- Очарован вашим предложением, - сейчас бы и сблевал, - но уже ангажирован другим почетным лицом.
- Дело в том, что Сергей настаивает на вашей кандидатуре, и, может, было бы возможно перебить суммой или какими-то другими приятными бонусами?
«Бонусами» значит. Бонусом для меня было бы бесплатное лечение нервной системы в грязевых ваннах Карловых Вар в компании восьми миллиардерш, которые потчевали бы меня зелеными купюрами. И тем приятнее была мечта, чем менее сбывшейся она была.
На Колбенского я согласился, от Лазарева отказался. Деньги в мире шоу-бизнеса, как и любого бизнеса, это главное. Похмелился с утра, отработал, положили венок. Лазарев меня заметил, его перекосило от умственно-душевного помрачения. А потом он мне позвонил.
При этом я видел его, метрах в пятидесяти.
- Валера, - говорит, - почему отказался от работы?
- Батенька, Колбенский не ждал, как ты понимаешь.
- А жаль.
- Что же, я единственный достойный эскорт для звездного тела в Москве? Не было выбора? – ехидство проснулось и не желало заснуть.
- Нет, я хотел, чтобы ты меня сопровождал. Я тебе доверяю, - упирался он.
- Серёг, никому не доверяй, это мой тебе совет на все времена.
- Это так, и я никому не доверяю. Но ты – другое дело.
- Постой, я правильно тебя понимаю?
- Думаю, что да, - признался он.
- Понимать ли твой ответ как заказ услуги?
- Да. Надеюсь, что тебе понравилась сумма на счету «Конфиденс-банк», которую я перевел за прошлый раз.
- Неплохая сумма. Которая, - здесь я покривил душой из вредности, - могла бы быть и покрасивее.
В это время Колбенский нетерпеливо скривил гримасу, выражавшую его нежелание более оставаться на Поклонке, я предложил Лазареву перезвонить ему через полчаса и погрузился в лимузин рядом с водителем.
Не спрашивайте, зачем звездам охранник, если их тело никому не нужно. Это вопрос статуса и престижа. Достоин нимба тот, чье тело охраняют. Остальные – простые смертные и добираются до мероприятий на метро. Их за людей не считают, и в горах им памятников не вырубают. Впрочем, на следующую тусовку не пригласят, это факт. Чтобы зазвездиться, нужно звездануться – аксиома паранойи плебеев.
Плебеи очень любят становиться «звездами». Работа у них такая – стать известными, чтобы ноги целовали и из грязи в князи их, родимых, принимали. Кто не из плебеев, тот поскромнее, кто неуёмен в желаниях – у того на лбу нищее детство в колхозных казематах, игрушки, прибитые к полу, и насилие со стороны отца. И не надо мне рассказывать, что есть у нас самородки. Самородки ведут себя попроще.
Тот же нахальный скромница и самородок Лазарев был из бедной, но однако же довольно гордой семьи. Кстати, требовал он, как я понимаю, лишь тот минимум, что по статусу положен и что был оговорен другими плебеями, чтобы ниже них не пасть, иначе – репутационная смерть.
Ехал я после «венков», которые транслировали по Первому, «России» и НТВ в одно и то же время – кстати, отлично проплаченное мероприятие – и думал, как мне теперь жить, если Лика сама по себе, и личная жизнь моя пошла насмарку.
Позвонил я Сати Козловой, она на «Конвейере» прославилась и любила мужчин. Просто и без понтов любила – был у нее грех. Про понты я, конечно, грешу, хотела она в основном денег, а кто их не хочет. Но у Сати был грешной и светлый принцип – спать только за деньги. Уважаю. Она была честной женщиной в том самом смысле, что секс ее продавался и не требовал других вложений, кроме материальных, а они, как считается, ничего не стоят для морали.
- Сати, это Валера.
- Да, медвежонок, я вижу.
- И я тебе рад. Твой медвежонок заедет с инвестицией через полчасика, как ты на это смотришь?
- Хорошо смотрю, только через полчасика поздновато будет. Мне через два часа в клубе выступать.
- Ладно, тогда прямо сейчас приеду.
- Жду тебя, что нового?
- Депутат богаче Креза тебе подойдет? – не сморгнув, сдал Викину визитку. Она рассмеялась.
- Милый, а кто такой Крез?
- Потом тебе объясню, при встрече, зайка, скоро буду.
Зайка всегда была наготове. У зайки был только один заморок, она не занималась сексом при свете. Насколько я принял это, так поступают стеснительные женщины, которые боятся показать свое тело. Зайка часто обнажалась на сцене, но в интимных отношениях на нее нападали комплексы восточной женщины, и однажды она призналась, что «если в темноте, то Аллаху не видно». Поток сего бреда из ее уст я прервал, но задумался о проблемах религиозных парадоксов, а женщины религию трактуют двояко. Или даже трояко. Но религия не женщинами придумана – какой с них спрос.
Она была в простом синем халатике, только что из душа, а что может быть чудеснее для мужского обоняния, чем запах свежего тела, когда хочется вылизать остатки воды с каждой клеточки кожи.
- Валерик, что принес хорошего? – спросила она, целуя меня в шею.
- Милая, принес секрет, сюрприз, так что поставь турку.
Она прошла в кухню, я за ней, пока она зажигала плиту, я ласкал ее крутые бедра. Пока она ставила кофе, я ласкал ее пальцами, но она вывернулась и промурчала, что хочет быстрее. И все закончилось уж слишком быстро - у меня ничего не вышло. Зато показав ей визитку, я был избавлен от дальнейших ласк, хотя мой язык был вовсе не против, но некоторых женщин возбуждают только деньги. И Сати была такова. И я уехал, получив порцию женских ухаживаний и полное отсутствие трещания, изнашивавшего мой природный слуховой аппарат.
А Лазарев не отставал.
Следующее утро началось оптимистичнее. Пиво почти закончилось, полдень, и я просто плевал в потолок, думая о той самой тщете сущего.
- Валерий?
- Есмь я.
- Это Сережа.
- Здравствуй, Сережа.
- Валер, я могу заехать? Поговорить надо.
- Заезжай. «Beck’s» купи, штук восемь, если не трудно.
- Легко, только будь один, ладно?
- Будут двое: бутылка и я.
Он приехал к четырем, я успел просмотреть с утра почти всю коллекцию фильмов с Аль Пачино, и был снова не трезв. Честно говоря, активно передвигаться не хотелось вовсе, поэтому я открыл ему дверь и сразу прочапал на диван, развалившись там в спортивном костюме от D&G, красивом и таком снобистском подарке Иры.
- Ну, привет, привет, - сказал он, входя в гостиную, ставя на журнальный столик две упаковки по четыре бутылки.
- Угощайся, - кивнул я на ломтики копченого сыра и поднос с пивными бокалами.
- Не пью. Тебе налить?
Удивленно уставившись на него - все-таки не каждый день малознакомая поп-старлетка предлагает бытовые услуги да еще так мило, – я снова кивнул.
- Это жирное? – ткнул он пальцем в тарелку сыра.
- Хуже. Это копченое, волшебный вкус, - усмехнулся я.
- Ладно, тогда можно, - он взял пригоршню и сел рядом со мной на диван.
- Сынок, зачем приехал, рассказывай, - я бездумно переключал каналы бесшумно работающего телевизора.
- У меня к тебе чисто мужской разговор.
- Интересно... – во мне проснулся пьяный оратор. - Прежде чем ты начнешь, начну я. Понимаешь, Сергей, в мире полно улыбчивых, милых, готов к беседе людей. Поверь мне, я не из их числа. Больше того, скажу тебе, что если мне приходится работать с такими людьми, как ты, и ты, надеюсь, понимаешь, о чем я, так только потому, что за это платят. Ни быть тебе задушевным другом, ни твоим исповедником я не готов. А для мужских бесед у тебя есть дружок, с ним и разбирайся. Надеюсь, я не был слишком груб и выразил мысль достаточно четко.
- Хорошо, я заплачу. Сколько нужно? – покрывшись красными пятнами, он достал из кармана бумажник.
- Сынок, ты рехнулся. Найди себе психоаналитика, он выслушает.
- Не могу.
- Тогда иди к своим приятелям.
- Им нельзя знать.
- Как много информации! Ты поражаешь, - оживился я, закуривая. – Что за тайны мадридского двора, козни тоталитаризма, секреты камердинера Екатерины Первой, черт побери! – блеснула мысль. - Ладно, две сотни в час и располагайся на кушетке, только сначала пива мне долей и тарелку подай.
Он встал и исполнил мои нехитрые приказы, перед этим аккуратно положив две сотенных на журнальный столик рядом с подносом.
И я сделал оплошность, потакая своему любопытству.
В восьмом классе средней школы я как-то подглядел весьма забавную сцену между нашей директрисой и трудовиком. Почти целый год собирал сплетни, формируя из них хитроумный коллаж, а благодаря правильно собранной и, главное, переработанной информации, вышел в абитуриенты с аттестатом круглого отличника.
Директриса была настолько любезна, что дала мне «карт бланш» на поступление в любой ВУЗ, а я, «неразумный отрок», по выражению моей любезной матушки, пошел служить. Отслужив, решил, что армейская баланда не самая сладкая и ушел в частную охрану, хотя всегда оставался прирожденным гуманитарием и во многом, естественно, философом и, в некотором роде, даже ученым. Хотя об этом знал только я сам.
Если кто считает, что охранять «звезд» романтично или интересно, то могу посоветовать поменьше смотреть телевизор и почаще читать «желтую» прессу. Выводы в первый год были сделаны следующие: хочешь иметь деньги – работай, получишь свое; хочешь потакать капризам - получишь еще больше; главное – забыть о морали, не терять голову и жить в свое удовольствие, пока десятки озабоченных собственной популярностью личностей копошатся кругом, скидывая тебе с барского плеча различные прелести, недоступные простым смертным, сидящим у ящика скучными московскими вечерами.
От ночных клубов меня тошнило уже на второй месяц, от светских тусовок мутило, по моему плечу хлопали те самые «сильные мира сего», а я за их же счет изучал их повадки и привычки, как в зверинце, стараясь не выдавать собственного интеллекта, что довольно просто, стоит лишь забыть о тщете сущего – основная проблема всех философов.
Делать что-либо толковое меня не тянуло, хотя я пописывал на досуге ироничные стишата и зарисовки о нравах богемы конца двадцатого – начала двадцать первого веков, но творения свои никому не показывал, по большей части даже припрятывал, стыдясь скрытого желания стать известным, и вообще вел себя исключительно скромно, оставаясь в тени господ «звезд».
Первой, кто нарушил мою философски налаженную броню из понятий о «неприкосновенности частной жизни», была Лика.
Она была, если можно так выразиться, актрисой свыше, которая не забывала переигрывать даже в спальне. Остальное не так важно, основное – ее манера делать из жизни трагикомедию. Большинство женщин тоже склонно к такому поведению, но ее закидоны поражали меня настолько, что я не мог с ней расстаться, даже когда она в порыве приступов ревности, сама только что вернувшись от очередного юнца, который имел ее в мало-приличных позах, пыталась расцарапать мне лицо, выкрикивая оскорбления.
И в этом была большая проблема, потому что такие домашние спектакли меня не на шутку заводили.
И вот она меня бросает.
И вот приходит этот мальчишка, который платит за услуги психоаналитика-недоучки.
И вот я выпиваю еще пива, и мне становится хорошо до омерзения.
- Можно и прилечь, если ты не против, - Лазарев устроился на кресле-качалке рядом с диваном.
Мне оставалось только восхищенно наблюдать пьяным взором за его удрученностью и серьезностью, с которыми он воспринял мои слова о надомном психоаналитике без диплома.
«Начнем, как Дэвид Копперфильд: я родился, я вырос, я женился...» - рассмеялся я, как мне казалось, к месту цитируя роман Энн Райс и реплику Брэда Питта одновременно.
- В принципе, ты слишком болтлив для психоаналитика, - скривился Сергей.
Потом он свесился с подлокотника кресла-качалки и заговорщицки пробормотал:
- Топалова сюда позови, давай ему сеанс устроим, а я послушаю за дверью.
- О, юноша, погляжу, вам заняться нечем. Давайте продолжим о вас разговор.
- Хорошо. Двести в час того стоят. Начнем. Может, ты мне какой-то вопрос задашь или свет приглушишь?
- Да, да, - спохватился я, - конечно.
Выключив телевизор, я приглушил свет и даже сделал героический поступок, догадавшись поставить медитативную музыку, позабытую Ликой в моем центре.
- Так подойдет? Только без дураков, рассказывай, как есть.
Налив еще пива, я прилег на диване, положил под голову подушку и приступил к созерцанию духовного нутра старлетки.
- Кхм, ладно. С чего бы начать.
- Предлагаю начинать сначала. Например, расскажи, зачем пришел.
- Уже сказал. Дай сыр.
Потянувшись к столику, я передал ему тарелку.
- Ладно, ты твердый орешек, да? Скажем, что ты хочешь узнать о Топалове.
- Это долгая история.
- Ты платишь, парень.
- Да, - грустно кивнул он, - я плачу. В общем, он сильнее меня, и мне хочется его...
- Подавить, унизить, заставить плакать и трепетать, уничтожить его эго и властвовать над ним, – снова хищно оживился я.
Нужно отметить, что во мне самом какая-то ущербность, видимо, потому нравится выслушивать и вкушать чужие подлые намерения, нравится размышлять о разорении морали и прочей околомаркизодесадовской психиатрической стряпне.
- Нет, - встрепенулся он, повышая голос. – Нет, просто хочется, чтобы он раскрылся.
- Фью, - мелодично просвистел я. – Как мелко.
- Мистер доктор, вы не слишком много себе позволяете? – он возмущенно повернул голову в мою сторону.
- Да, да, прости, продолжай, - меня положительно радовал наш маленький семейный сеанс бредовых идей.
- Итак, мой план таков: ты склеишь его на вечеринке, он когда пьяный совсем дурашка, потом ты отвезешь его сюда и сделаешь то же, что со мной.
- Избиение младенцев пластиковой губкой какое-то, - я отхлебнул пива.
- Зря ты так. Мы не мало вместе пережили, - сказал он так, будто они воевали во Вьетнаме, Афгане или Чечне бок о бок.
- Сынок, трах в чилаут-рум еще не есть предел мирской грязи.
- Слушай, а тебе ведь за тридцать, наверное, а говоришь, как восемнадцатилетний! – Лазарев свесил ногу в кроссовке с подлокотника и притворно-злобно посмотрел на меня.
- Хо-хо, не злись, петушиные бои, - я швырнул в него подушкой.
Он так напомнил мне младшего брата, что стало тоскливо.
Максима, нашего младшенького, забили до смерти ломом шесть лет назад гомофобы-одноклассники.
Он так же невинно строил глазки, был так же по-девичьи эмоционален, и позволял себе фамильярные реплики, и мечтал стать актером.
А в спальных районах Москвы не ценят богемность, там следует быть хамоватым и нищим драчунишкой без работы, зато в ожидании домовитой бабы и стиральной машинки в подарок на свадьбу за то, что у реального пацана между ног ливерная колбаска.
Чем меньше колбаска, тем быстрее путь в деревенский рай – кукование на автобусной остановке в компании «Клинского» («самого продвинутого пива», как гласит реклама, а реклама всегда врет) и сигарет «LD» (видимо, «самых продвинутых сигарет», судя по логике).
В спальных районах Москвы, как и в провинции, насколько мне о ней известно, принято «просто жить».
И выверты, вроде орального секса, маникюра гота, шапочки рэппера или боа гомосексуала не приветствуются ни пожилыми клушами, которые сторожат мораль убогих потомков, ни одурманивающими остатки разума похотливыми импотентами на тех самых автобусных остановках, которые вечно свистят и цокают паршивыми языками вслед молодым курочкам.
И детишки, и внуки мыслят соответствующе. «Бей лежачего, получи удовольствие от жизни».
Быдло стремится, чтобы дети были быдлом, поэтому дети быдла ревностно следят, чтобы все вокруг были похожи на них, и ни в коем случае не стоит показывать быдлу, что ты против быдла, иначе суд Линча ждет тебя.
Поэтому мне было тяжело, поскольку я не терплю быдла, но мой удар был силен, а Максиму было просто тяжело, и как я не просил мать, она все думала, что переводить в другую школу, ближе к центру, лишняя морока, да и «не могут быть дети так жестоки», и все тумаки за Максимку выдавал я.
А потом ушел в армию. И там узнал о его смерти.
Конечно, я знал его одноклассников. И знал, что им по малолетству не дали срока. Срок пожизненный дал я сам. Их было трое: один лишился детородной функции, упав на кованый железом носок моего «мартенса», второй – зрения, неудачно поработав с пиротехникой, третий рубил дрова, да и остался без руки.
Самосуд? Нет, только справедливость и утверждение права на самоопределение.
Максимку никто не сможет вернуть, но хотя бы мне остается надеяться, что три урода узнали, что такое быть изгоем, которому пеняют на его ущербность каждую секунду жизни.
Маленькие ублюдки, лучше бы они выкинулись из утробы своих матерей. А в спальных районах нужно раздавать презервативы бесплатно. Чтобы в спальнях спальных районов не размножалось быдло, которое существует без морали, мозгов и человечности.
И вот этот мальчик, Лазарев, сидит передо мной, а я думаю о Максиме.
- Понимаешь, Валер, мне не легко, - начал он.
«Валера понимает, как тебе не легко, парень. Больше того, он негодует и хотел бы тебе помочь, как не смог помочь брату, но сможешь ли ты это понять?»
И таким образом со мной общалась моя пьяная тройственная сущность.
И, кажется, первой из них хотелось сделать для этого мальчика что-то хорошее, второй – уговорить быть помужественнее и не открываться так искренне, а третьей – прижать его к себе и побыть для него братом и отцом, как бы сомнительно сие не звучало.
И делать это, пока он не выпрет мое эго в круг солнечного света, в котором придется признать, что я такой же чувствительный и чувственный, как мой брат, который всегда хотел стать «звездой» и быть не как все, а я лишь скрывал от себя, по своему мнению, позорную часть собственной природы и пожизненно признал себя лишь прислугой.
- Ты слушаешь? – вскинулся он, когда я вздохнул.
- Да, слушаю, конечно, говори.
- Мне не легко, но я делаю вид, что все в порядке. А ведь жизнь проходит, и столько всего мелькает вокруг, а я будто не успеваю остановиться и запомнить лица, города, разговоры...
На этих словах я заснул…
Проснулся я, надо сказать, моментально.
Но в коротком сне, который наваливается, когда будто проваливаешься в темноту и сердце ёкает, мне приснился допрос, причем в роли опера был щеголевато одетый Николя Ставрогин (тот самый, главный герой моего любимого романа «Бесы» Федора Михайловича Достоевского, который я перечитывал на днях) с неуместной петлей на аристократически бледной шее.
Я отказался отвечать на вопрос о причинах революции в душе и собственном моральном падении и он сказал: «Закапывать таланты каждый мастак, ты тварь или просто дрожишь?» и приложил к моей шее вселяющий ужас клинок дамасской стали.
Глаза распахнулись от ужаса.
Клинком оказалась ледяная бутылка пива, без всякой жалости приложенная к моей шее Лазаревым. Так он меня будил, находчивый дурень.
Встрепенувшись, я потер веки, испытывая огромное желание простого физического насилия в качестве мести, но моментально собрался и вопросительно посмотрел на него, заботливо вглядывавшегося в мое помятое лицо.
- Доктор, вам не стыдно? – участливо осведомился он.
Нет, чего-чего, а стыдно мне не было.
Поясню.
Мне часто во снах является Ставрогин. Можно назвать это преследованием классикой или бредом перегруженного попсой ума, но он приходил ко мне в разных обличьях с маниакальной периодичностью и, как правило, допрашивал.
В светском салоне второй половины восемнадцатого века это происходило, или в казематах Лубянки – не важно, суть оставалась одна: меня пытали на предмет моего естества, и ответа я дать не мог.
Мне, только что денежными знаками приподнятому в собственных глазах до уровня психоаналитика, стало тем более любопытно, что делает Ставрогин в моих снах и как это может быть связано с действительностью.
Масса вопросов, которые я успел себе задать, были прерваны голосом извне. Этот голос явно порождали связки, находящиеся в горле индивидуума, который с грохотом вернул бутылку ледяного пива на поднос и направился к креслу-качалке.
- Дрыхнешь, мда, - Лазарев нервно толкал ногами от пола кресло-качалку, насупившись и уставившись в по-прежнему молчащий телевизор. Эти нервные движения придавали комичности его позе удрученного психопата.
- Прости, пациент, тело берет свое, усталость, знаешь ли, - я почувствовал себя неловко. Вроде как мне платят за бодрствование, а я дрыхну, «аки скотина». - Начни заново, если тебя это не удручит, - сказал я.
- Начни заново, начни заново, ты пьян, и я домой пойду...
Он встал с качалки, забрал со столика баксы и направился в коридор.
- Постой, постой, - пьяному либо драка, либо задушевная беседа нужны, как воздух. - Оставайся, - сказал я, преграждая путь к двери. – Ну, что ты как девчонка, посидим, поговорим, честное слово.
Про «девчонку» было лишним. Лазарев напрягся, вырвал локоть из моей ладони и раздул ноздри. Секунду подумав, он ответил.
- Хорошо, - ловко развернувшись, вернулся в комнату и бухнулся в кресло.
- И я тебе внимаю изо всех сил, только деньги на бочку.
Он хлопнул купюры на подлокотник дивана, отделявший нас.
- Значит так. Ничего не стану пока тебе рассказывать, Топалова сюда затащи, будет куш.
Откинув голову, я понял, что толкового разговора уже не получится, по моей вине, и мысленно перекрестился, благодаря высшие силы за сей подарок.
- Это задаток? – я удовлетворенно положил ладонь на купюры.
- Задаток, - хмыкнул он.
И я проводил его, и остался один.
Звоню Ире.
- Валерка, зараза, ты пьешь!
- Да, Ириш, пью.
- Ты что, забыл? Забыл о Дне рождения Алисиной Машеньки? Убью тебя к черту, быстро двигай ко мне. Ты слышишь?
- О, боже, Ир, какой день...
Стараясь не сдаваться и не засыпать, я часто моргал, мысленно дискутируя с ней.
- Понятно, - что тут понятного. - Почему тебя всегда нет, когда ты мне нужен? – а это не правда. - Почему? – не знаю. - Объясни мне, почему тебя, сволочь, нет?
Со «сволочью» ей надо было быть аккуратнее, как мне с «девочкой».
Думаю, она осталась где-то там, разъяренная, слушая гудки и инфернальное сообщение «the subscriber is switched off or out of..» - я отключил мобильный, считая свой день оплаченным всеми возможными господами из шоу-бизнеса.
Закрыв глаза, я даже не потушил свет в комнате - просто завалился на диван, в чем был.
Снился мне дом. Старый, старый заколоченный дом с облупившимися стенами. А меня тянет войти внутрь. Вот так и тянет продраться сквозь паутину и прилипнуть к жидкому полу. Тянет. Так бывает во сне.
Вхожу. Продираюсь. Прилипаю.
«Прости, Господь, мою душу грешную, мать вашу за ногу, трижды ее дышлом», - вылетает меж уст.
- Валерий Юрьевич, пожаловать изволили, - славный голос, гулкий, со сводящей с ума, знакомой до ужаса, слишком четкой артикуляцией.
- Николя, - устало вырвалось у меня, спящего.
- Вы зубы сомкните, пол и отвердеет, - вежливо предложил Ставрогин.
И я подчинился. Зубы заскрежетали и пол отвердел. Чудеса. Дурацкие сны. И полы в них дурацкие. Без приглашения садясь в кресло, обитое бархатом и покрытое кое-где паутиной, я машинально потянулся в карман за сигаретами. Кармана не было. Оглядев себя, я увидел приличный с виду сюртук с длинными полами. А сигареты мои нашлись на кованом столике рядом с креслом. Я затянулся, прикурив от свечи, и огляделся.
В дальнем углу темной залы на второй этаж вела лестница, по которой блуждали существа. Так бывает во снах. Существа. Не могу описать. Нечто среднее между львом, носорогом и ящерицей. Но точно не крокодил и никак не тиранозавр.
Эта мысль, пришедшая во сне, заставила улыбнуться. А Ставрогин все ждал.
Николя, по Достоевскому, убил себя, когда ему было примерно столько же, сколько мне. Странно, что передо мной сидел сорокалетний фарфоровый мальчик. Кожа отливала лиловым, а глаза были пусты.
Фарфоровый мальчик нагнулся ко мне, будто нас подслушивали существа на лестнице, и сказал:
- Вы что же, Валерий Юрьевич, не знаете, как нынче модно водить за носы, - и рассмеялся.
Смех его был отвратителен. Так смеются больные чахоткой русалки. Или умирающие сирены. Существа на лестнице перестали двигаться и уставились на меня. Причем глаза их, казалось, были ровно в паре сантиметров от меня, хотя сами они оставались далеко.
Он привстал и подал мне руку, злорадно улыбаясь, медленно проговаривая:
- Пойдемте, пойдемте, пойдемте. Я исповедался, исповедался, исповедался, теперь ваша очередь, ваша очередь, ваша очередь, ваша очередь... ваша очередь…
На часах ровно семь утра. Утирая пот со лба, я машинально потянулся за бутылкой минералки в изголовье кровати. У меня там склад воды на случай кошмаров – лучший метод.
Не стесняясь раннего времени, отхлебнув из бутылки, набрал номер Лазарева. Кому надо – тот ответит.
- Алло. Это Валера.
- Да. Тебе номер Влада дать или что? Как ты действовать собираешься?
- План такой: давай место, где его выцепить реально, а там разберусь.
- М-м, сегодня, может быть, будет в «Пропке».
- Далось ему это прокаженное место, – не подумав, вопрошал я.
- Там друг его будет. От друга избавься.
- Парень, ты знаешь, что значит «избавься»? – прыснул я водой от смеха.
- Да, то есть, в смысле «нет», прости, уведи Топалова оттуда и приведи к себе.
В «Пропаганде» на Китай-городе обычно собирались малолетки.
Индустриальная недорогая кафешка стала прибежищем тех, кому уже очень хочется, но еще финансово не можется. Хочется одного, конечно, стать «крутым».
Крутым – это когда тебя узнают. Меня тоже узнают, но я не крутой, потому что за узнавание не беру бабки и автографов не раздаю.
И я частенько цыкаю, чтобы меня больше не узнали. Это разница, и это очень существенная разница.
А многие хотели быть крутыми, это не понять, это надо почувствовать на собственной шкуре. Они, все эти девочки из неблагополучных семей, все эти мальчики-изгои, познавшие гонения за половую ориентацию - эти дети, которых никто никогда искренне и безвозмездно не любил до беспамятства – они все хотели быть крутыми. Видимо, чтобы знать, за что бьют, почему пялятся, за что предлагают непристойности и почему жизнь не песочница. Вот за это они боролись и это была очень холодная война, не имеющая ничего общего с использованием атомной энергии.
Поэтому мне не нравится «Пропка»: там много глупых девочек и продающихся мальчиков, там много продающихся девочек и глупых мальчиков, там накрывали наркоту рейдами еще в девяностых, и там теперь бывают «особые дни».
В «особые дни» в кафе приходят провинциалы, которые считают себя «звездами», и которых другие провинциалы тоже считают «звездами», и отдают дань этому мало-уютному, какому-то шершавому, дешевому кафе, в котором стулья такие твердые, будто сидишь на нарах, а наркоту все равно разносят щуплые гарсоны и гёрлз, хоть им менты и надирают задницу за это каждый раз.
Детям нравится, пусть дети тешатся, если у них есть налик. И куда родители смотрят? Впрочем, родители в расчет не берутся.
А я первый день за неделю трезвый днем. Стою на Маросейке красивый, в джинсах и неприметном замшевом пиджаке, и в ботинках с не слишком острыми носами, на шее легкий охристый шарф, дабы добавить богемности, а воздух...
Воздух просто замечательный, пахнет осенней весной и хочется мчаться. Мчаться вдаль и не думать о сущем и его тщете, хочется обнимать красивую девочку лет двадцати и заботиться только о том, чтобы она не простудилась, и шептать ей глупости, а она бы смеялась, так мило запрокидывая голову, как умеют только истинно красивые девушки, которые обычно всегда одни и никому не нравятся, потому что не играют.
И я вдохнул этого воздуха, и пошел.
Зашел я в кафе, подхожу к Лёше - он умеет дела делать - спрашиваю, где Топалов сидит. А Лёша мне и говорит, что Топалова нет пока, и что он будет через час, но за его столиком уже присутствует мальчик по имени Гоша.
- Спасибо, Лёш, ну ты понял.
- Понял, Лер, заходь еще.
Вот тебе и богемно-малолетнее кафе. «Заходь». Ага.
Пишу на подкорку.
- Ты Гоша, да? – подсаживаюсь за столик на помосте, который мельком показал мне Лёша.
- Д-да, а вы кто? Тут все заказано! – пухлый мальчик лет двадцати. Он из тех, кого некоторым пацанам в детстве хотелось пырнуть отверткой, чтобы посмотреть, что будет и как польется жир.
- Гоша, будем знакомы. Валерий Юрьевич, очень приятно, - протягиваю ему руку, а он жмется к стене, будто под расстрелом. – Мне бы Влада повидать. Он когда будет? Кстати, ты себе уже заказал? – перебиваю его мысли, чтобы не трусил так очевидно.
Наверное, повадки гэбэшника во мне остались, и даже эта мелкая шушера, которая о тоталитаризме даже в учебниках не читала, сидит и трясется без всякого на то повода.
Мне захотелось выпить. Вина чилийского, чем плохо.
Мальчик нервничает. Теребит мобильник. Думалось, посылает сообщения Владу.
- Да ты не нервничай. Покушай, выпей - угощаю.
Нужно заметить, что слово «угощаю» имеет потрясающее воздействие на потомков homo soveticus. Они сразу млеют, будто им жертвуют стадо телят, как в старые, Каменного Века, времена.
- Ладно. Я бы абсенту выпил, - гордо смотрит он на меня.
«Слушай, а косяк тебе под столом не свернуть», - думаю я, глядя на его «Vertu», лежащий возле пустой тарелки.
«Vertu» - мобильный телефон для тех, кто по нему тем меньше говорит, чем чаще вынимает напоказ, и который есть у единиц в Москве. Он украшен бирюльками и цацками, и бутик фирмы должен быть теперь уже на Тверской, а самый дешевый телефон стоит несколько тысяч долларов. Скажем так, безделушка не для лохов. Не для лохов и побирушек, которые стреляют рюмку абсента у незнакомого дяденьки.
Плохо мама его учила, плохо.
- Хорошо, абсент, так абсент.
Подходит девушка в передничке.
Мне хочется ей сказать, оценив состояние организма: «поезжай, милая, отоспись трое суток», и даже хочется дать денег. Но я делаю серьезное, с улыбкой, лицо и говорю:
- Абсента юноше, а мне бутылку чилийского позабористей.
Юноша кривится. Он явно рассчитывал на бутылку абсента на двоих. И чтобы я не пил. И чтобы ушел.
Мы ведем какой-то дурацкий разговор о погоде и посетителях «Пропки», он пытается быть куртуазным, что совершенно неуместно, потому что задрипанное кафе – не место для галантности.
В «Пропку» заваливают те самые провинциальные «звезды», о которых я говорил. Мне на шею вешается существо-травести, невероятно бухое, и очевидно признавшее во мне знакомое, почти родное, лицо. Травести хохочет, пытается кокетничать, а я стараюсь не выйти из себя.
- Иди, иди, малышка, - взглядом пытаюсь найти официантку.
«Девушка, тот столик - один круг за мой счет».
Травести лобызает меня в щеку, еще пару секунд висит на руке, объявляя пожизненную благодарность, и уходит к столику.
Появляется Топалов.
А я общаюсь с официанткой, чтобы за мой счет был только один круг напитков, никак не более, и она нависает надо мной, грозясь заснуть на ходу.
И Гоша тянет Топалова к себе и что-то шепчет, а Топалов отмахивается от него и, прямо под грудью девушки, протягивает мне руку для приветствия.
- Девушка, вы все решили? – без тени раздражения говорит он, не выпуская мою ладонь.
- Да, - краснеет она, просыпаясь и распрямляясь.
- Тогда оставьте нас, будьте так добры. – Юный Влад делает вид, что улыбнулся, но у него это плохо получается, и девушка бежит на кухню.
- Привет, я вот твоего приятеля повстречал. Мы тут поболтали, вспомнили общих знакомых.
- Хорошо, - говорит Влад.
За затылком Топалова Гоша делает мне знаки, чтобы я не врал так откровенно. В ответ я молниеносно ударяю ему носком ботинка в середину голени, он сгибается и воет. Топалов не обращает внимания на нашу подпольную возню. Он читает меню, будто в первый раз его видит. Кажется, он, действительно, в других мирах в эти минуты, но я-то знаю, что это не так и что он услышит мои слова.
- Надо поговорить, – и очень отчетливо, - у-ме-ня.
Гоша бледнеет, запивая обсахаренным абсентом боль в голени, а я беру Влада за локоть.
- Прямо сейчас.
Топалов не дергается, он только кивает, и говорит Гоше, что мы «уже ушли». Сохраняя дистанцию, я иду в метре от Топалова и оборачиваюсь, исключительно чтобы насладиться выражением лица пухлого мальчика. Тот делает страшные глаза и тычет пальцем в узкую папочку с чеком.
Они такие глупые, эти малыши, избалованные своими пост-военного поколения родителями. Такие маленькие и наивные, верят обещаниям. Боятся оказаться в проигрыше, выигрывать не умея и будучи так жалко беспомощными. Я складываю пальцы в жест «OK» и прохожу дальше.
У кассы вижу заспанную девушку в переднике.
- Гоша желает расплатиться, подайте счет, будьте так добры.
И она послушно распечатывает чек.
А Топалов не слышит нашей короткой беседы, и лишь нетерпеливо оборачивается, когда я говорю:
- Просите чаевые, да побольше, Гоша настаивал, вы ему так понравились.
часть 2 часть 3
|
|