|
|
| |
| |
| |
|
|
ДягилевЪ
Автор: Megan-n-n
Беты: Peppi (спасибо за всегдашнюю поддержку и дельные советы), Rina (спасибо, что оказалось рядом, когда было нужно)
Пейринг: шоу-бизнес/психика
Рейтинг: NC-17 (см. пейринг)
Жанр: ироничная драма для зрелого разума
Предупреждения: мужской беременности, секса с несовершеннолетними, изнасилования, инцеста, грубого насилия, принуждения, смерти персонажей нет, зато есть оригинальные персонажи
Summary: не совсем обычный телохранитель оказывается вовлечен в события, связанные с шоу-бизнесом
Дисклеймер: мне принадлежат только те персонажи, которые выдуманы мной
В Столешникове мероприятие только началось. Лучшие приходят последними. Желающих попраздновать было не много. Открывали мономарочный бутик с коллекцией живописи по стенам. Обежав зал, я поморщился, оглядывая постмодернистские творения в тяжеловесных позолоченных рамах, и вышел на улицу, на импровизированную веранду.
Там меня приметил господин Васильев, известный знаток моды, пытавшийся несколько месяцев назад втюхать мне свой тяжеловесный и очень красочный том об истории моды.
Будучи человеком обходительным, я не преминул пролистать действительно красивое издание, но отказался от покупки по простой причине – не было у меня времени разглядывать красивое шмотье.
Кажется, он уже забыл о малоприятном инциденте, и, взяв меня за локоток, пригласил присесть с ним и его тогдашним бойфрендом.
- Валерочка, милый, вам очень идет охра, – сладко обратился он ко мне, проводя ладонью по рубашке. – Охра мало кому идет, знаете ли, убивает цвет лица, да. А у вас тон кожи такой смуглый, знаете ли, и небритость ваша очаровательна.
Он поднял бокал и предложил выпить за мое здоровье. Красное сухое вписывалось в мою «винную-карту-на-колесах», и я поднял бокал.
- Валерочка..
Как же меня вывело из себя это обращение, но я крепился и ждал Иришку.
- Валерочка, что же вы так редко показываетесь, с таким телом грех не зайти ко мне в гости, например, на чаек, знаете ли, я такие чаи привез из Китая, это что-то с чем-то.
Он привалился ко мне, пытаясь оставаться куртуазным.
- Александр, вы же знаете, я человек подневольный.
Его каждый раз смешила эта фраза, которой я ловко пользовался, отбиваясь от домогательств.
- Ха-ха-ха, - зашелся он деланным смехом, - вы, Валерочка, грешите.
- Грешу, - отрезал я. – А не пройтись ли нам с вами по веранде, милый Александр, - взяв его за локоть, я встал и жестом пригласил его следовать за мной.
По деревянному помосту цокали шпильками загорелые дамочки полусвета в ярких платьях, извиваясь перед откормленными сильными мира сего в не по-летнему темных костюмах, а я отвел Васильева в угол веранды.
- Валерочка, милый, мне невероятно лестно видеть вас в своем обществе, признаю, что скучал по вам, - начал он, лестно улыбаясь.
- Александр, давайте перейдем от вежливости к конкретике.
- Давайте, Валерочка, золото мое, перейдем-с, - ответил он.
Невыносимо было слышать фамильярность, я сжал его локоть и сдержанно проговорил.
- Вы, простите, снять меня хотите? – набрав воздуха в легкие, я отпил вина.
- По-почему же, - заикнулся он. – А вы были бы не против?
- В том-то и дело, Сашечка, что против, да не совсем. Могу ли я попросить вас об интимном понимании?
- Конечно, всенепременнейше! – не обращая внимания на мою фамильярность, ответил он. – Для вас, Валерочка, что угодно.
- Понимаете ли, Сашечка, мне бы расслабиться... – и я склонился над ним, не отводя глаз.
- Батенька, вы бы мне сразу так и сказали! Вам блондин, брюнет, худенький, спортивный, зелёный али зрелый?
- Нет, Сашечка, мне бы одну из ваших моделей женского пола, - усмехнулся я.
- Валерочка, вот незадача, - обиженно выдернул он свой локоть из моей ладони. – Ну, что же, раз вы просите, я могу, конечно.
Он кокетливо отставил мизинец и занялся мобильным.
- Секундочку, - попросил Васильев. – Алло, Аллочка, славный мой, кто у нас сегодня свободен на вечер?
Он прикрыл ладонью телефон и спросил меня.
- Какую?
Немного подумав, я описал.
- Не очень высокую, с длинными черными волосами, восточного типа. И чтобы умная была, - добавил я.
Он хмыкнул и продолжил.
- Аллочка, кто у нас вороного крыла, с длинными волосами, поумнее да повосточнее. Есть сегодня свободная? Да, очень хорошему человеку надо. Очень хорошему, - повторил он, улыбаясь мне.
Закурив, я отвел глаза. Интересно, зачем мне умная для секса понадобилась. Впрочем, все хорошо, лишь бы от него отвязаться. А на веранде появилась Ирина – в серебристом мини-платье, которое очень любила, а от длины ее ног в плетеных босоножках на десяти сантиметрах зашлось сердце не у меня одного, как и от переливавшихся золотом длинных волос.
Она улыбалась. И первым, с кем столкнулась взглядом, был я.
Васильев, воспользовавшись моментом, ухватил мою ладонь, но я провожал взглядом хозяйку, которая проследовала в бутик, лишь мельком глянув на меня.
- Валерочка, - он притянул меня к себе, - Аллочка сказала, что такая радость есть для вас, ровно, как вы хотели. Как сочтемся?
- Александр, я думал, что сочетаться буду с девушкой, - съязвил я.
- Что вы, что вы, я не об этом, может быть, в показе поучаствуете, я только лишь об этом, сами понимаете, - зачастил он.
- В показе, так в показе. Когда она будет, найдите меня, - обнаглел я.
Он вернулся к любовнику, а я прошел в бутик.
Приглашенные, оказывается, подходили большими группами, и я с трудом нашел Иру в окружении владельцев бутика и их приближенных. Встал в паре метров от нее, призывно поглядывая. Но она была слишком занята беседой.
Увидев пару знакомых из модельных агентств, я подошел, чтобы спросить, нет ли у них зарядки для мобильного.
- Валерк, сто лет, сто зим, ты чего пропал? – принялась целовать меня девица с радугой на голове.
- Реально, парень, как в воду канул, - протянул руку юноша с блондированной челкой.
- Да я не пропал, просто дела были, - обычный ответ на ничего не значащие вопросы. – У вас для «Нокиа» нет зарядки?
- Нет, прости, - ответили они, доставая кто «Самсунг», кто «Сони Эриксcон», кто «Моторолу».
- Да ничего, - ответил я и отошел.
Бомжи умудряются прорваться даже в бутик: вот бабка в платке сгребает тартинки в пластиковый пакет, вот дед с красной шеей выпивает четвертый бокал шампанского подряд. И ведь, главное, где-то рядом есть охрана, и почему-то никто не следит, будто невдомек. Мне даже тошно стало, и я вспомнил свое первое дежурство.
По знакомству меня наняла одна пиарщица, устраивавшая награждение призами лучших ароматов года по решению жюри, состоявшего из деятелей шоу-бизнеса. Мне полагалось стоять в дверях и провожать заблудившихся до их мест – малопочетная деятельность, однако для только что вернувшегося из армии идиота вполне пригодная. Мне выдали смокинг, девицы ржали, потому что в плечах он мне был узок, а в талии широк, и его пришлось перешивать за день до мероприятия, а я стоически переносил примерки и насмешки, уже тогда вполне отчетливо осознавая, что значит мужское тело гетеросексуальной направленности в этом бизнесе. Не порвали меня на части по одной простой причине – я приглянулся самой главной мадам, которая все это награждение и организовала, и прокатила маленьких пираний. Так вот я пытался гонять халявщиков, но они все равно просачивались, и потом выяснилось, что это либо родственники организаторов – вот эти непотребные бомжики, - либо «знакомые».
«Знакомые» - это особый термин. Есть «знакомые» тусовщики, которые платят за осведомительство – где какая тусовка, а есть такие – платят за кражу деликатесов. Я побоялся продумать путь этих деликатесов, и готов побожиться, что они могут оказаться и на прилавках супермаркетов. С тех пор, как эта здравая мысль пришла в голову, не покупаю никакие готовые продукты, похожие на то, что едят на тусовках.
Вот и в Столешникове мне было отрадно видеть бомжующих «знакомых». Сам я не прикасался к яствам только потому, что не был уверен, что до меня их не трогали другие, вовсе не дезинфицированные руки.
- Валерочка, как хорошо, что вы здесь, девочка будет через пятнадцать минут, будьте добры выйти в переулок, - внезапно подошедший Васильев сжал мою руку.
- Спасибо, Александр, спасибо, - вежливо сбежал я.
Какие же они убогие: толпа приглашенных сгрудилась по обе стороны от наскоро намеченного красной лентой подиума. Кто-то пьян, кто-то давится корзинками с икрой, кто-то клеит потенциального спонсора. И стало мне тошно в очередной раз, а вокруг меня обвились руки. По браслету с массивным изумрудом я узнал Иру. Обернулся.
- Уедем отсюда.
Обняв ее, я собирался с мыслями.
- Уедем, прошу, не могу здесь больше, я так по тебе скучала.
Ирочка была под градусом, и я потерялся.
- Давай сначала освежаться...
Пока модели ходили в платьях по красной полосе, я аккуратно завернул Иру в свой пиджак и повел к выходу. Дорогу нам перегородил Васильев.
- Валерочка, куда же вы, только вам... - и осекся, видя в моих объятиях Иру, и развел руками, указательным пальцем, привлекая внимание. – У нас же с вами разговор, вы на секунду отвлекитесь, я подожду.
- Валера, - Ира обвила руками мою шею, - поехали уже, сколько можно, мне плохо.
- Ладно, - крикнул я Васильеву, поддерживая Иру.
А у выхода, там где фальшивые кусты были редки, толпились папарацци. Махнув Паше, я дождался, пока он заведет мотор и откроет дверь, и засунул Иру на заднее сиденье джипа, за затемненные стекла.
Самому пришлось дать по шапке паре нерасторопных дураков с камерами. Васильев стоял у первого столика, я подошел ближе.
- Валера, вы же просили, - сказал он.
- Она тут? А я, видите, уезжаю. Поздно, - раздраженно сказал я.
- Я все вижу, Валерочка, но девочка только из-за вас приехала, она сказала, что вас знает, понимаете, только поэтому я вас задержал, я знаю, что такое ваша работа, вы же знаете, - тараторил он.
- Ладно, где она? – сказал я, сбрасывая звонок Паши.
- Да вот стоит, вас ждет, - указал он.
Подняв глаза, я потерял дар речи на пару секунд, а потом в два шага подбежал к черноволосой красавице, уже мне известной журналистке Марине, схватил ее за ладонь и увлек в сторону джипа.
- Что мы знакомы – молчок, что ты что-то знаешь - молчок, Ира тебя в лицо знает?
- Нет, - сказала она, спотыкаясь на лестнице. – Не тащи меня так!
- Прости, она салон нам заблюет, - я открыл дверь джипа, посадил девчонку на сиденье рядом с Пашей, вскочил сам сзади, и Паша дал по газам.
Путешествие выдалось знатное. Ира лежала у меня на коленях, и мы пытались разговаривать.
- Валерк, ты сволочь и предатель, так и знай.
После этой реплики я нажал на кнопку, поднимающую перегородку в салоне, и мы как бы остались одни. Ее голова лежала у меня на коленях, и она невидящим взглядом смотрела на меня.
- Ир, я стараюсь, - начал я.
- Что ты стараешься, тебя никогда нет, никогда, - она устало опустила руки, глядя в затемненные стекла, а волосы ее разметались у меня по брюкам. – Тебя никогда на месте нет, никогда, я думала, если нанять такого мужика, как ты, так он хотя бы за зарплату будет вовремя появляться, а вы все одинаковые, я не знаю, что вам, сукам, надо, все одинаковые, скоты. Ни положиться ни на кого нельзя, ни довериться никому. Все одинаковые. Правильно говорят, мужики все козлы. Так я тебе плачу, - она ухватилась за мой дорогой сердцу коричневый галстук, заставляя пригнуться к себе, и почти задушила, - а ты туда же, нет тебя неделями, сволочь, и с кем-то спишь еще. За что? – она ударила меня по щеке. - За что ты, сука, так со мной.
А я держал ее на руках и думал. И не знал, что ей ответить. Я же работал. Ей надо, чтобы я трахнул ее, так бы и сказала. Не могла же она всерьез считать, что у нас роман как в сопливом фильме, вроде «Телохранителя». А через секунду я уверился в том, что именно так она и думает: что я Кевин Костнер, а она Уитни Хьюстон. И ведь она красивая была тогда, даже такая пьяная и дурная, и я дотащил ее до спальни, а она поносила меня самой паскудной бранью и висела на моей шее, а я думал, где только бродит ее владелец «мыловаренного заводика». И я уже собрался уходить из ее спальни, когда она удивительно трезвым голосом сказала: «Останься».
Вернувшись к кровати, я сел рядом, она положила мне голову на колени и сказала:
- Останься, Валер, просто останься.
- Ир, я не могу, меня там внизу девочка ждет.
- Вот так всегда. Всех ждет внизу девочка, - пьяно ответила она.
- Нет, Ир, просто так в этот раз.
- Нет, Валер, так всегда было. Всегда было так, что внизу ждала девочка, моложе, стройнее, талантливее... в основном, конечно, моложе, - усмехнулась она.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал?
- А ты не знаешь? – она резко села на постели, не прикрывая грудь, выскользнувшую из-под платья. – Ты не знаешь, тебе что, четырнадцать? Идиот, я хочу тебя, хочу, а ты баб в мой дом таскаешь! Почему ты меня до сих пор не трахнул, придурок, почему! – она неловко ударила меня кулаком по голове, а я не пытался обороняться.
- Ир, ты же моя хозяйка, мне бы в голову не пришло, прости, тебя трахнуть, прости, - я обнял ее, отнимая подушку, которой она замахнулась.
- Идиоты вы все, откуда только такие поднабрались, и ты, и другие, и Лазарев этот, - кричала она.
Насторожившись, я пытался обнять ее.
- Вы все придурки. Охуевшие, я не знаю, что для вас надо сделать, чтобы вы трахаться захотели, избалованные ублюдки, что вам надо, суки, что вам надо? – исступленно кричала она.
Навалившись сверху, мне было легко обуздать ее, она почти сразу примолкла, и я видел, как она следит за моими движениями из-под прикрытых ресниц, нисколько не сопротивляясь.
- Ира, знала бы ты, как я тебя хотел, как только мы познакомились, - приговаривал я, целуя ее в шею.
Выдернув из брюк ремень, я снял их и задрал на ней платье. Воздерживался я достаточно долго, чтобы поиметь ее со всей горячностью. И ей нравилось, она прижималась ко мне, исцеловала все лицо, присасывалась к губам, стонала, а я смотрел на подаренный ею «Ролекс» на левой руке, и получая удовольствие, не забывал считать минуты, которые Марина проводит в джипе с Пашей, который обещал не уезжать, пока я не выйду.
Пошло ровно двадцать семь минут.
- Лерик, останься, - потянулась и обняла меня Ира, когда кончила, а может, притворилась, и мне было не до того.
- Ириш, не могу, - я лег на нее и прошептал в ухо, - скажи мне одно.
- Да, славный, спроси меня, - пьяно прошептала она.
- За что ты Лазарева прижала?
Она сбросила меня с себя и прикрылась одеялом.
- Ир? – попытался прижаться к ней я.
- Пошел на хуй, - она прикрылась одеялом и отвернулась.
- Черт подери, да кто тебе я?
- Наемный ёбарь, пошел к черту, - она махнула рукой и уткнулась в подушку. – Чтобы по первому звонку был рядом, пидор несчастный.
Похватав одежду, я выскочил из комнаты, оделся, потом с грохотом закрыл дверь и в ярости подошел к джипу. Поблагодарив Пашу, я попросил его на следующий день подогнать мою «Вольво» от Столешникова к Иркиному дому, забрал у него ключи от джипа, пообещав, что завтра с утра верну. Он одобрительно посмеялся, но сильно зубоскалить не стал. Я сел за руль, злой как черт.
Марина нервничала.
- Надо же, это ты меня вызвал, - она закурила так жадно, будто это было единственное спасение от стресса.
- Слушай, дай мне минут десять, я приду в себя, - глядя на дорогу, сказал я.
- Ладно, я музыку включу. Что за диск?
Сосредоточенно сжимая руль, я вслушивался в ритмичный трек.
- Черт, - ударил я по рулю.
- Что такое, – спокойно спросила Марина.
- Знаешь, кто поет? – спросил я и пожалел об этом.
- Нет.
- Ну, и ладно. Лазарев поет, плевать, конечно, - ответил я.
«You’re the right place
you’re the right time
you’re the only one on my mind
someone like you...»
- И что? – она смахнула пепел в окно. – Ты просмотрел мой диск?
- Да.
- И что?
Свернув к обочине, я заглушил мотор, взял у Марины из рук сигарету, швырнул в приоткрытое окно, и поцеловал её, прижимая к сиденью, а потом подхватил и посадил на себя.
Мы трахнулись быстро, как-то неловко, я будто сбрасывал с себя груз секса с Ирой, мне было и странно, и приятно, и меньше всего я думал о том, что чувствует надо мной Марина, потому что сам я думал отрывочно, нелогично и глупо. Все о Лазареве.
- Домой отвезешь, - отряхнула волосы она, сползая на пассажирское сиденье, по виду вполне довольная.
- Ко мне поедешь? – спросил я, целуя ее в плечо.
- А вот и поеду, выбить дурь из башки, - с вызовом ответила она, глядя в темноту ночи, и снова закурила.
Мы неслись по опустевшим дорогам, а нам орал в динамики Лазарев. Оказалось, что Ира закольцевала диск на одной песне – это я понял только минут через пятнадцать, потому что ранее размышлять был не готов. Вытянув руку, чтобы включить радио, я наткнулся на ладонь Марины, она сказала.
- Оставь, мне нравится, что он поет. Что-то в твоих глазах меня отравляет, и я не могу сбежать, что-то в тебе меня ломает, а ты для меня все равно счастье, да? Как это мило, Валера.
Даже не глядя на нее, я услышал в голосе такой сарказм, которому не нашел объяснения. Просто тупо следил за дорогой, отравляясь, вдыхая тембр, окруживший меня – он так отдавал сандалом и редкими цветами. Голова кружилась. А она подпевала...
«Someone like you
Can make me feel
Higher than the sun»
- Такой как ты откажет мне, оставит умирать во сне, такой как ты докажет мне, еще есть счастье на Земле, - подпела она смеясь. – Это не новая аббревиатура для «good as you», может быть, ты знаешь? Ха-ха-ха.... Мне нравится. И ты мне нравишься.
А я молчал, будто перед инфарктом: когда мутит, болит желудок, голову крутит и нет слов, только внутри пролетают бессвязные мысли. И пока мы ехали, крутилась единственная песня, она смеялась, закидывая обнаженные ноги в открытое окно, визжала, прижималась ко мне, чмокала в шею, и вела себя как маленькая счастливая девочка, сильно переигрывая. И я чувствовал себя маленьким, счастливым, но глубоко больным мальчиком, забывшим обо всем и не желающим разбираться в чужих проблемах, при этом ни капли не играя. И только подкатив к подъезду я выключил зажигание, встряхнул головой и, казалось, очнулся от дурмана, все еще судорожно вдыхая воздух, будто источаемый динамиками в машине.
Мы поднялись в квартиру, она побежала в душ, попросив полотенце, а я перестелил постель, по ходу убирая мусор, бутылки и следы холостяцкой жизни, которые она вряд ли заметила прошлым утром.
- Валер, - обняла меня она, прижимаясь сзади, когда я вышел из душа и лег в кровать. – А ты мне сразу понравился.
- Ты мне тоже, - ответил я, целуя ее запястья, представляя, что где-то здесь, совсем рядом, был не так давно темноволосый парнишка.
- Валер, а если я в тебя влюблюсь, это будет плохо? – настороженно спросила она, заглядывая мне в глаза из-за плеча.
- Нет, это будет нормально, - ответил я и уснул, прикрывая ноздри ладонью.
Во сне мне было странно и приятно ощущать на себе чужие руки, легкие и нежные, но я все равно провалился в кошмар, который преследовал меня.
Ставрогин сидел на ступеньках лестницы, по которой бродили невероятные существа, а я болтался в петле.
- Николя-я-я, - еле выдавил я из горла стон.
- Милый мой, вот такая судьба, еще чуточку и сорветесь, - он снова рассмеялся. – Впрочем, что же я, вы деток не насиловали, дорогой мой, губернаторов не унижали, девиц до самоубийств не доводили, вам и хвала, и почет. Хвала и почет, - рассмеялся он, легко развязывая узел петли, в которой я висел. – Хвала и почет вам, Valere.
Мое тело рухнуло на лестницу, как подкошенное, и показалось, что переломана каждая косточка, каждый сустав искорежен.
- Николя, открой мне тайну сейчас же, Николя, - молил я, лежа у ног Ставрогина.
- Нет-нет, нет тайны, Valere, есть только порочность душевная и болезнь – выбери свое и ступай.
- Николя, я с тобой остаться хочу, - протянул я руки к фарфоровому мальчику, - мне скучно там, - указал я неопределенно. – Не могу больше, я одинок и не любим никем. Нет силы более, забери к себе, не хочу на душу грех брать.
- Кончай с собой, Валерэ, - Ставрогин обвил невидимую веревку вокруг своей шеи и гулко рассмеялся, - там и поговорим.
И вдруг за руку меня дернула давешняя утопленница, парившая в воздухе, она громко шептала, выпучив глаза.
- Глупый, глупый, соглашайтесь! Николя просит, надобно сделать, что же вы, батенька, я не пойму ваших интенций, зачем вы иначе с нами? Надо сделать, раз барин Ставрогин говорит, он у нас тут всему голова, что вы, что вы, соглашайтесь, батюшка, соглашайтесь, вешаться так вешаться... это я вам с уверенностью говорю...
Пролепетала и пропала в дымке, пронзив головой стену.
А Николя медленно спускался по лестнице, на которой я сидел, и дикие звери преклонялись перед ним и слизывали свежую росу с его ботинок...
Утром я проснулся от яркого света, бившего в глаза сквозь легкие занавески на окне. Сколько прошло дней. Кажется, еще недавно я чувствовал стабильность, пусть и невротического характера, а за короткое время приключилась масса никчемных вещей, и где-то под ложечкой сосало – симптом беспокойства вместе с голодом. То, что произошло за прошедшие сутки, представлялось реалистичным параноидальным авторским кино, режиссер которого не выходит из запоя, а сценарист балуется анашой. Значило ли это, что я потихоньку сходил с ума от бесцельности существования...
Мой взгляд упал на лежавший на полу мобильный, не подававший признаков жизни. Выругавшись, потянулся, подобрал его, подключил к зарядке, воткнутой в розетку рядом. И поворачиваясь, испытал то самое ощущение, которое присуще героям простоватых комедий – ступор и неловкость. После пробуждения ни одной мысли о девушке, которая лежит рядом, не возникло, и только увидев ее, я вспомнил, что успел натворить гораздо больше, чем предполагали умозаключения.
- Валер, - сонно потянулась она, не открывая глаз, закинув ногу мне на бедро и положив голову на грудь.
Оказалось, что не обязательно пить до беспамятства, чтобы память потерять. Так вот оно что: Васильев, Ира, Марина, Лазарев с Топаловым – как многое успеешь иной раз сделать, коли витаешь в облаках, лучше бы это приснилось.
Мобильный, который я так и не успел положить на пол, держа на весу, затрезвонил.
- Это Лазарев.
- Да, - тихо ответил я.
- Нет у Светы диска. Я не смог тебе вчера дозвониться. Нет диска, что делать?
- Как все прошло? – аккуратно высвободившись из объятий Марины, я встал и вышел в кухню.
- Владик поднялся к ней, она его узнала, естественно, потом стала искать диск, а его нет. Вот и все. Она не знает, что с ним случилось. Говорит, что какой-то Золотов его мог забрать, чтобы Ире передать.
- А что если Светка не отдала, потому что узнала? – уточнил я.
- Вроде нет. Она долго извинялась и автограф попросила, может, не соврала. Валер, поговори с Ирой, может, как-то по-другому решим. Пусть она не показывает Леонтьеву, а?
- Легко сказать, - вспомнив вечерний инцидент, ответил я. – Лучше бы ты послал к черту Щеглова и перед ней извинился за недопонимание.
- Не могу.
- Почему?
- Не хочу, мне деньги нужны, - пробурчал он.
- Знаешь, и мне тоже. Что же мы будем делать? – съязвил я.
- Давай я тебе заплачу, - ответил он.
- За что?
- За разговор с Ирой.
- Очень остроумно. Ты еще плохо знаешь, что за человек Золотов, - усмехнулся я.
- А что с ним не так? Не хочешь ли ты сказать, что он сам диск в дело пустит, - повышая голос, спросил он.
- Именно. Так что собирайся, поедем к Ире вместе. Надоела мне эта история.
- Валер, - замялся он.
- Очень приятно ты меня по имени называешь. Ну?
- Мы с Владиком приедем, он у меня.
- О, боже, - массируя переносицу, выдохнул я.
Марина закуталась в простыню и блаженно улыбалась во сне. Лежа рядом, я провел ладонью по ее волосам, разметавшимся по подушке, она шумно вздохнула, я поцеловал ее в нос и шепнул на ухо «с добрым утром». Она потянулась и открыла глаза. На нежности времени не хватало, и она лишь кивала в ответ на мои реплики, вновь сомкнув веки.
- Мариш, мне надо по делу отъехать.
- Куда поедешь?
- К Ире. Хочешь со мной?
Она закусила губу и посмотрела на меня, проводя ладонью по моему плечу.
- Нет, я не хочу к Ире ехать.
И все-таки я взял ее с собой – высадил по дороге у станции метро, которую она назвала.
Во дворе, в одном квартале от Иришкиного дома, стояли парни – Лазарев опирался о капот, а Владик сидел в авто, барабаня пальцами по рулю. Они оба бросились ко мне, как только я подъехал.
Топалова я попросил подождать в машине, взял Лазарева под локоть, и мы уверенно прошагали сто метров до подъезда.
Внутри, стоя у почтовых ящиков, я пробовал провести инструктаж.
- Будешь молчать и хлопать ресницами. Понял?
- Понял, - ответил он и часто заморгал.
Кончик языка старательно вылизывал уголки губ, и на несколько секунд мой взгляд остановился, следя за этими нервическими движениями.
- Так, - дернув головой, продолжил я. – Главное – молчи, и со всем соглашайся, просто молчи, и все будет хорошо. Хорошо будет. Понял?
Из квартиры на первом этаже с лаем и хрипами вылетел ротвейлер, таща на поводке хозяина, и я инстинктивно прикрыл Сергея собой, прижимая к почтовым ящикам. Бешеная зверюга проскочила мимо нас, а хозяин на бегу выкрикивал никчемные извинения.
Мы так и остались стоять – я разглядывал, как он облизывает губы, а он моргал и смотрел снизу вверх мне в глаза – потом он сглотнул и положил ладони мне на грудь, не отталкивая, но будто ставя барьер, и сказал:
- Наверное, я должен тебя отблагодарить?
Отведя взгляд, я ненароком прижался лбом к его горячему лбу и сглотнул.
- Нет, ты мне ничего не должен.
- А если я хочу? – он выдохнул и отвернулся.
И откуда взялась ужасающая тоска внутри, сердце трусливо застучало и замерло, будто в черную дыру засасывая все тело. Устало сделав шаг назад, я присел на ступеньки, говоря самому себе.
- Понимаю, что теперь, наверное, времена такие – за все нужно отдавать долги: за честность, за верность, за преданность. И долги эти больше, чем за предательство – там и пули в лоб достаточно. Я так устал от мира, от себя, ото всего, что кругом происходит. Сам мог бы стать кем-то, а оказался никем. Вот я тебя вроде от собачки спас – подвиг какой, да? А ведь раньше все по-другому было, как-то масштабнее что ли. И что теперь у меня осталось – ничегошеньки. Ноль без палочки. Полный ноль...
Он присел на ступеньку рядом со мной и положил ладонь на плечо, нахмурившись.
- Эй, Валер...
- Что? – очнулся я.
- Можешь мне велеть заткнуться – я заткнусь, но все-таки постараюсь сказать. Ты слушаешь?
- Да, валяй, - я вынул сигареты и закурил.
- Давай плюнем на все и поедем к тебе, я с тобой побуду, как друг что ли, только не перебивай меня, я договорю.
- Уф, - я выдохнул дым, не веря своим ушам.
- Я на тебя тогда наехал…
- Ты? – приобнял я его, улыбаясь, разглядывая его лицо.
- Ну, там, у театра. Так вот я считаю, что я не прав был. Потому что... – он запнулся.
- Угу.. потому что испугался меня, да? – я протянул ему сигарету, и он резко затянулся.
- Нет, не то чтобы испугался, но было все же...
- Страшно... – рассмеялся я.
- В общем, да, - подхватил он, прислоняясь ко мне. – Дай мне договорить только. Мне с тобой сначала как-то неловко рядом было – будто ты другой, знаешь... не знаю, как правильно сказать.
- Старше, опытнее и сильнее...
- Да, признаюсь, а потом я понял, что мне с тобой спокойно. И я даже могу быть собой, что важно, другим, послабее, чем приходится обычно, – последнее он сказал, кивая самому себе, добавляя весомости словам. – Поэтому я хочу тебя нанять.
Подавившись дымом, я закашлялся.
- Но это просто идея. В смысле, нанять формально, а так – дружить, и всякое разное.
- Какое такое «разное»? – рассмеялся я.
Он привстал, сел передо мной на корточки, положив руку мне на колено.
- Просто идея. Удержать тебя что ли. Короче, я свое сказал – ты решай сам. Понял? А я буду молчать и глупо хлопать ресницами, раз уж этого от меня ждут. Понял?– передразнивая меня, паясничал он.
- Мальчишка...
Его волосы мягкие и непослушные одновременно, я положил ладонь ему на затылок и посмотрел в глаза. Очень красивый парень. Похож на того мальчишку из лагеря. Какой-то взрослой инфантильностью. Чем-то неуловимым, что бывает в людях, чья улыбка освещает лицо.
- Ладно, пойдем к Ирине. Потом решим. Что-нибудь.
Мы ехали в лифте: я стоял, по привычке сложив руки у паха, а он вдруг положил мне ладонь на поясницу – и через одежду я почувствовал жар, которым полыхает изнутри этот парень. Ехать оставалось всего десять секунд, я взял его руку, чуть дернул на себя, как в танго, и он оказался прижатым ко мне. И случился наш первый поцелуй – я только едва коснулся губами его горячих сухих губ, которые он беспрестанно облизывал – и отстранил его от себя, как только двери стали открываться.
Перед нами стояла пожилая пара – они посторонились, я пропустил Сергея вперед и вышел за ним, чувствуя, что сердце бешено колотится.
- Вот и пришли, - нажимая кнопку звонка, я тыльной стороной ладони вытер губы, обернулся посмотреть на Лазарева – тот стоял, потупившись, учащенно дыша, упорно стараясь войти в образ пораженного громом и молнией, как я просил.
- Какие дорогие гости, и так внезапно, - увидев меня, Ира улыбнулась, но ее лицо изменилось, как только она увидела Лазарева за моей спиной. – И еще дороже гости, и представить невозможно, проходите, проходите.
Сергей шагнул в квартиру первым, а Ира схватила меня за плечо и зашипела на ухо:
- Убила бы тебя, позвонить не мог?
- Убивай – не мог.
Прижав ее к себе, я оставил горячий поцелуй на ее щеке, и она снова разулыбалась.
- Ириш, мы по делу.
Она опять зашипела.
- Какие еще у тебя с ним дела? Ты что городишь?
- Мадам, разрешите вашу руку, все сейчас объясню.
- Ну, ладно, не знаю, что ты собрался объяснять, ничего не понимаю, - засуетилась она.
Мы сели в гостиной. Сережа молчал и хлопал ресницами, мило улыбаясь, а я взял стакан с виски, который протянула Иришка.
- Ирунь, мы давно друг друга знаем?
- Кхм, - не ответила она, с сомнением поглядывая на Лазарева.
- Так вот, отдай мне диск – это огромная просьба.
- Сереженька, милый, выйди, нам надо с дядей Валерой посекретничать, - язвительно обратилась она к Лазареву.
Тот покорно вышел в кухню, а Ира пересела ко мне на диван.
- Ты чего, сволочь, еще от меня хочешь?
- Ничего. Только диск, - сухо ответил я.
- То есть ты признаешь, что ты сволочь и бесчувственная скотина? – вспылила она, закуривая.
- Пусть так, - мрачно ответил я.
- Сука, - она обернулась ко мне и дала нелепую пощечину, но я не двигался и не смотрел на нее.
- Диск, - повторил я.
Затушив недокуренную сигарету, она встала передо мной.
- Ладно, я тебе отдам его. И даже не спрошу, почему ты с ним, - она указала рукой в сторону кухни, - пришел. И почему тебе этот диск нужен.
Она отлучилась на минуту и вернулась с диском.
- Держи, подонок.
- Ир, успокойся, прошу, не надо этих истерик, - схватив ее за запястье, я заставил ее сесть рядом.
- Валерка, Валерка, никогда не думала, я в шоке, - снова закуривая, бормотала она.
- Почему в шоке? Не надо быть в шоке, тебе не идет ярость, милая.
- Милая? Я, мать твою, милая? Вон кто у тебя милый – он, он, он, - по ее лицу потекли слезы. – Почему, почему по нему все с ума сходят. Даже ты, ты же не гомик, Валера, ты не гомик, скажи мне, что ты с ним не спишь! Как ты мог...
- Иди ко мне, не плачь, - я обнял ее, а она плакала навзрыд. – Зачем ты это сделала, не надо, Ириш, не надо подлости, ее в мире и так достаточно, зачем тебе сдалась эта запись. Ты подставить его хотела, финансирования лишить, а это же не честно, да? Мы о чем с тобой столько раз говорили, а? О доверии, Ириш, доверии и искренности. Выживает сильнейший, но сильнейший без подлости. Ты еще говорила, что это утопия, да? Нет, Ириш, это не утопия. Кто не может прожить без подлости и при этом остаться сильным – уходит.
- Уходи, - вырвалась она. – Уходи и не возвращайся больше. Копий я не делала, можешь быть спокоен. Оставь меня в покое, и его забери. Марине передай, что я не давала ей задания тебя трахать, и пусть забудет о гонораре. Уходи.
Встав, я склонился над ней и поцеловал в макушку, а она беззвучно плакала, закрыв ладонями лицо. Войдя на кухню, махнул Сергею, и он вышел в след за мной.
В лифте я молчал, обдумывая услышанное и сказанное.
Он тоже молчал, периодически бросая взгляды в мою сторону. Конечно, он слышал все, что она прокричала. До единого слова. Она специально кричала громче, чтобы он услышал. А на что надеялась, делая это, мне было непонятно.
- Кто такая Марина? – угрюмо спросил он, медленно вытягивая из моей руки диск.
- Видимо, уже никто, - ответил я.
И, действительно, кто такая эта Марина? Потаскушка из тех, что без сердца и морали, на которых мне так везет. Да и про Ставрогина она от Иры узнала, это точно. И как ловко они одурачили меня, наивно было полагать, что вскользь брошенный вопрос, брошенный в прямом смысле в шахту лифта, может показать нутро человека. Но я поверил, думая, что это знак свыше.
- Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад...
- Что? – переспросил я, несколько шокированный сходством мыслей.
- Да так, цитирую. Подходит к случаю, - ответил Сергей, похлопывая коробкой с диском по раскрытой ладони.
Двери лифта открылись, он сделал шаг, и полутьма не успела скрыть горестную ухмылку, скользнувшую по загорелому лицу. Выйдя из кабины, я положил руку ему на плечо.
- Стой.
- Что? – настороженно обернулся он.
- Стой. Ресница.
Он смотрел вверх – то на лампы дневного света, то мне в глаза, а я взял его за подбородок, подставляя лицо свету.
Вот они какие, карие глаза, хотелось узнать их настоящий цвет – какой-то неописуемый, будто несуществующий в природе. И взгляд меняется, когда доверчиво смыкаются веки с густыми ресницами, одна из которых пушинкой легла на щеку.
Он приоткрыл рот и нетерпеливо облизнулся, пока я бережно, двумя пальцами, снял ресничку.
- Все? – спросил он, запихнув руки в карманы джинсов и снова облизываясь.
- Нет, не все...
Отведя в сторону руку с зажатым между пальцев упругим темным волоском, я приблизил губы к его губам и едва коснулся их влажной кожи, продолжая держать его за подбородок. Он прикрыл глаза, стоял не шелохнувшись и не отворачиваясь, будто ожидая продолжения.
Поцеловав его как только можно бережно, я обнял напрягшиеся плечи и прижал к себе. Он излучал тепло, которое проникло в меня, прямо в солнечное сплетение, и по всему телу разлилась приятная нега.
«Теперь я должен буду его отпустить, уйти, и тем закончить историю знакомства, потому что другого не дано, только одному быть», - думалось мне.
- Эй, что с тобой, - услышал я сквозь белую пелену перед глазами.
Потом только услышал вдалеке, как он резко выдохнул, подхватывая меня.
Наверное, прошла неделя. Должна была пройти неделя, потому что Ставрогин говорил со мной ровно семь раз – это я запомнил. Он что-то шептал мне, и отчетливо помню лишь одно видение: как лежу перед ним на кушетке, обитой черным бархатом, в старинном особняке, а он стоит у окна и говорит:
«Valere, сколько же можно вам задавать единственный вопрос, а вы все молчите и молчите. Хорошо, расскажу о себе. Глупо прожил жизнь, просто глупо. Иногда, думая, что сумасшедший, я искал спасения среди пьяниц и воров, и даже иногда казалось – вы ведь не спите? – что мне надо избавиться от жизни, чтобы начать жить! Что может быть глупее?
Молчите, молчите, вы чудный человек, у вас в крови жажда жизни, так не ищите смерти, чтобы начать жить. Вы видели мой чертог. Там призраки и демоны, эти твари, что пытались укусить вас – это они, они теперь сводят меня с ума, и брожу среди них, сам став призраком, а жизни после смерти нет. Нет после смерти ничего, только собственные иллюзии.
Вы не смеете поддаваться, вы жить должны, посмотрите на ваши руки – вы видите? Видите эту линию жизни, вам нельзя мучиться, вы и умереть не сможете, пока не пройдете все круги ада. А ад – внутри вас, вы сами себе его выдумали. И признаюсь вам, - сказал он шепотом, - Бога нет!»
Обернулся ко мне, онемевшему, постоял замерев пару секунд и оказался у моей кушетки, стоя на коленях.
«Жить, только жить. Смерть – это не страшно. Страшно то, что в конце тоннеля, как вы это называете, так вот света там нет, есть только мрак. Вы засыпаете, и больше вас нет. Неприятные подробности физиологии, знаешь, сходить под себя – некрасиво.
Поэтому живи. Живи, пока тебя не убьет что бы то ни было. Valere, смерти нет - есть только конец жизни. И после – не больно, и душа в рай не попадет, мой милый, поймите это. Рай вы сами придумали, и он в вас.
И живите, и любите, ненавидьте, радуйтесь и мучайтесь, потому что это ощущения, которые доступны только существу, обладающему великой силой жизни. А Бога нет... я не смог его найти. И ты не найдешь, и никто не найдет».
- Откуда... – не раскрывая рта, едва хлюпая правой стороной губ, прошептал я. – Откуда ты со мной говоришь.
- Изнутри. Вот здесь нахожусь я, - он приложил к моей груди, на сердце, руку.
- Николя, как же Бог...
- Валерий, ты сам себе бог. Ты одно из тех существ, которые должны бы стать богами, если смогут. Не все могут, я не смог, и за это я с тобой. Но ты мучаешься, и ты сможешь! Верую.
- Нет, Николя, я слаб.
- Признание слабости – вот сила, я не смел признать и теперь пропал, поверь мне, просто пропал, пропал.
Он сжал мою ладонь в своей и произнес:
« Последние слова, несколько последних слов я могу произнести, дай мне минуту, не выживай, не вдыхай, дай мне сказать, - шептал он, прижавшись холодным лбом к моему солнечному сплетению. – Valere, это нельзя описать, но когда будешь умирать, то поймешь в секунду – но нельзя, нельзя тебе сейчас умирать, пусть тебе тяжело, все равно жить будешь – я так хочу! Valere, бог внутри – это твое совершенство, если достигнешь его – то будешь счастлив, в этом смысл жизни, другого нет.
Многие по ложному пути пошли – искали совершенство вовне, а оно внутри – но достичь его сложнее, чем соблюдать ритуалы: креститься, поститься да молиться. Нет покаяния – простить себя, вот что сложно. И если ты можешь простить себя – ты полубогом станешь. Нет, я все не то тебе говорю, Valere, прости, прости меня, я всего лишь часть твоей души и помочь тебе хочу, а все не выходит.
Пойми себя, найди в себе зерно совершенства, удобряй его деяниями, не сиди без дела никогда, главное – ты даже можешь стать самым счастливым, если среди сонма людей будешь искренне любить од...»
Сонливое состояние длилось около месяца – так постановили врачи. Сказано было многое, и до и после, но вспомнить я смог единственный разговор со Ставрогиным, который и записал потом в блокноте, пытаясь осмыслить его. И мне не давало покоя последнее слово, которое все вертелось в голове, но никак не прояснялось.
Открыв глаза, я увидел Олю Кудрявцеву, любимую подругу, она сидела, спрятав лицо в ладони и плакала у моей постели. С трудом оторвав ладонь от простыни, я попытался коснуться ее бедра. Она тут же обернулась и с рыданиями бросилась мне на грудь, целуя в щеки. Столько нежности было в этом движении, столько заботы – что и по моей щеке скатилась слеза, и я едва смог моргнуть.
- Валерочка, господи, что же с тобой случилось, месяц! Я думала, ты навсегда, славный мой, врачи только и твердили «кома, кома», милый... А я им в ответ – он же здоров как бык, летаргия это, а меня и слушать не стали... Как же я счастлива, что ты здесь.
Она целовала мое лицо, закапывая его слезами, а я закрыл глаза, с ужасом подумав, что теперь парализован, и попытался напрячь каждую мышцу: сначала спину, пресс, потом бедра, икры, потом плечи, шею.
Все тело зудело, как будто я отлежал каждую конечность. Но я чувствовал все, и даже обрадовался, что все мышцы отдают зудом и болью.
Значит, я мог двигаться.
Осознать это заняло несколько минут, и я забыл про Ольгу, которая с ужасом наблюдала, как я корчусь под больничной простыней. Наверное, ей почудилась предсмертная судорога в этих моих экспериментах над собой. Руки, догадывался я, очень ослабли, и объятия были неловкими, и я так сжал Ольгу, что она охнула.
Постепенно стал приходить в себя. Она суетилась вокруг, то предлагая поесть, то воды, но я вспоминал последний разговор со Ставрогиным и размышлял, размышлял, размышлял. Пока не задал ей вопрос.
- Л-л... – протянул я, не владея языком. – Л-л..
- Что, Валерик? Что? Что ты хочешь – я все достану, только скажи!
- Л-лазарев был? – пробормотал, запинаясь, я.
Она присела на мою кровать, потирая лоб.
- Был. Он тебя привез.
- И-и? – спросил я.
- Он здесь через день был, по полчаса, потом его прогнала, тебе никак помочь нельзя было, а он сидел рядом и все смотрел тебе в лицо, смотрел, смотрел, и за руку держал, и даже что-то говорил, будто с ума сошел. Прогоняла я его каждый раз, он грустил очень, даже приятеля своего привозил, а тот его забирал, Влад который, - путано объясняла она.
- О-оль, - с трудом сказал я. – Где он? Хочу его видеть.
Она резко обернулась ко мне и посмотрела странно. Лицо ее посерело, но она ответила.
- Нет его. Уехал, вчера уехал, просил звонить. У него гастроли, уехал он.
- Ол-ля, с-спасибо те-бе за то, что ты есть, - выговорил я.
А она снова заплакала, обхватив мою отяжелевшую ногу. И я больше не смог говорить.
Через пять дней Ольга забирала мой полутруп из больницы. Никто более не навещал меня – ни Ира, ни Сати, ни та, которую я желал видеть матерью моего ребенка, ни Марина - никто из пустого тусовочного прошлого, ни женщины, ни приятели. Сдается мне, что они были даже не в курсе о том, что со мной случилось. А мне и не до того было, только жаль становилось, что не смог, наверное, ни в ком возбудить хоть сколько-нибудь теплых чувств. Или просто сердца их были черствыми, кто знает...
Не совсем живым делало меня собственное подсознание и длительное противостояние странному недугу в виде навязчивых снов, которые открыли мне - пусть и не в сразу доступной понимаю форме, но все же – смысл жизни.
А летаргический сон – последствие эмоционального потрясения. Для меня летаргия продлилась всего ничего – один миг, по сравнению с годами, которые в ней проводят другие пациенты. Значит, Ставрогин вызывал меня для беседы, и жаль, что всего одну я запомнил дословно. И даже в ней остался пробел – это последнее слово, которое отдавало в голове: в ритмах музыки из оставленного Ольгой радиоприемника, в щебетании птиц, даже в диковатых ночных звуках вокруг больницы.
Наконец, Оля забирала меня к себе, в поселок «Лесной». И хотел бы я шутить, да губы будто склеило печатью молчания, пока она ходила подписывать бумаги у главврача. Только выдыхал, переодеваясь, привыкая к ограниченному движению тела. Так и застыл с ботинком в руке, сидя на больничной койке, когда в палату вошел Сергей. И с ним прокралась приятная суета, как при отъезде в отпуск.
И я был очень рад, несказанно. И облизнулся, совсем как он когда-то, в моей совсем уже прошлой жизни.
Он бросился ко мне и обнял, усевшись на корточках, и мы молчали с минуту, и я мельком увидел, как Ольга открыла дверь палаты, ее удивленный и встревоженный взгляд, и как она отвернулась, оставляя нас вдвоем.
- Как ты? – начал Лазарев, всматриваясь в мое помятое и бледное лицо, которое я только что с неприязнью разглядывал в зеркале над раковиной, пытаясь побриться и бросив на полпути, оставив щетину на доброй половине щек.
- Молчи, знаю, что ты был здесь, это все, что я хотел знать.
- Ничего, ничего, ведь все в порядке, - будто уговаривая себя, спрашивал он меня. – Ведь так, скажи мне?
- Вот видишь, я почти ничего не могу делать, - глупо резонировал я.
- Помогу, не волнуйся, - он взял ботинок, надел мне на ногу и зашнуровал. – Ну, что еще? Давай помогу. Бриться будешь?
Надо же, в тот момент снова тепло на душе сделалось. Бриться. Да кому я такой нужен, и какая разница – бритый, не бритый. Встав с койки, я оперся на его плечо.
- Плюнь. Это не важно, - сказал я, собираясь надеть часы, и не мог защелкнуть проклятый замок. Разозлился, бросил часы через всю палату, прямо в стену. Вдребезги разлетелось стекло. А вроде же было небьющееся.
- Не порядок, надо побриться, - деловито среагировал Лазарев, отходя к раковине.
Я с улыбкой смотрел, как он моет руки, достает из чехла мою бритву, потом встряхивает баллончик с пеной, мимоходом глядя на себя в зеркало.
- Какой хозяйственный, - вырвалось у меня.
Он удивленно обернулся, и видя мой потеплевший взгляд, улыбнулся.
- Иди, инвалид, сделаем из тебя человека.
Подойдя к нему, еле передвигая ноги, я встал напротив, смотря ему в глаза.
- Инвалид? – спросил я.
- Ходишь, значит нет, - застыл он с пеной в ладони.
А поцелуй его был слаще меда. Слюна желанного человека всегда такая – ее хочется сглатывать, и хочется избавиться от собственной, чтобы чувствовать на языке только ее. Сладкую или горькую, мятную или вроде бы безвкусную. Его тело, казалось, передает мне жизненные силы, и обняв его, я понял, что хочу и могу жить дальше.
- Бриться будем. Буду красивый, - сказал я.
- Тебе идет легкая небритость, - по-прежнему деловито сказал он.
- Тебе тоже. Но у меня уже давно не легкая, так что долой ее.
Впервые я испытывал ощущение полного доверия, когда чужая, не женская, рука, водит по коже. Безопасной бритву называют не для таких случаев. Но его рука была тверда: ни малейшей ранки, ни одного неудобства, я даже закрыл глаза, пока он изучал контуры моего лица. Потом отер мягким полотенцем пену и ласково похлопал по коже ладонью, нанося лосьон.
- Думаю, нормально, - подытожил он.
- Приятно. Спасибо, - обнял его я.
Дверь палаты скрипнула, и я машинально отстранился от него. Ольга. Милая Ольга, все понимающая и все прощающая Ольга. Она улыбалась, видя нас рядом.
Сережа помог донести мои вещи до ее машины, и мы с ней уехали в «Лесной».
Некоторое время я тупо сидел в кресле-качалке, пытаясь восстановить так внезапно пропавшие навыки: брать ложку, застегивать пуговицы, и прочее. Сходить в туалет было мукой, потому что меня водила она, под руку, и помогала, и не попрекала, даже когда я вспоминал все матерные слова, пытаясь расстегнуть ширинку.
Руки не слушались, ноги не ходили, я чувствовал себя ребенком лет трех, который когда-то все умел, а теперь должен научиться всему, что забыл во сне. И я размышлял, очень много думал, спать не мог, так колотилось сердце. И понимал, что чувства покинули меня. Прекрасно помня о прошлом, я не ощущал ничего - только равнодушие, будто посмотрел длинное кино, какой-то странный фильм, который длился почти тридцать лет. И если в своем детстве я находил признаки эмоций, то в воспоминаниях после двадцати лет они куда-то пропали, и только в настоящем я ощущал надобность.
Да, надобность в манипуляциях, вроде поедания овсяной каши по утрам или попыток сделать гимнастику, наклоняя туловище вправо, а потом влево совершенно бесцельно – так я считал раньше, но теперь, в настоящем, это были мои маленькие радости. Как и видеть, что Ольгина дочурка играет на пианино, а сама Ольга красуется у зеркала, и я знал, что обе они прихорашиваются каждое утро для меня. И они были смыслом моего выздоровления так же, как я – был смыслом их жизни, их заботы.
Очень скоро я услышал слово «папа». И в моем сердце кольнула стрела любви, которой не бывает с первого взгляда, но которая приходит с годами, вместе с уважением, желанием заботиться и оберегать – с теми самыми желаниями, которые мужчина обычно выбирает сознательно, а женщина доверяет своей интуиции.
«Выброси мобильный, чьи номера вспомнишь, тот тебе и дорог, - сказала Ольга, когда мы отъезжали от больницы. – А кому дорог ты, найдут тебя и без твоего телефона. Просто попробуй».
И я выбросил телефон с обрыва, мимо которого мы проезжали. Потом оказалось, что Ольга скопировала все номера себе, и после по-дружески подтрунивала над моей доверчивостью.
Через два месяца я восстановился, хоть и стал другим – более чувствительным к простым земным радостям и менее всего настроенным на подпольную войну с миром снобизма и консюмеризма, с миром всех этих тусовок, шмоток, понтов, дешевки, дороговизны, и князей из грязи, и грязи из князей – я стал, наконец, собой.
И однажды в ворота Ольгиного дома постучали. Была середина зимы. Под Новый год. Она подошла к воротам, пока я наряжал елку у дома и думал, как же так случилось, что мое мировоззрение поменялось ровно в тот странный год, когда в середине декабря в московских скверах зеленела трава, и что же случилось с миром, если поменялось мое видение.
- Валера, к тебе гости, - прокричала Ольга.
А я стоял, глядя, как прожектор выхватывает из темноты за воротами две фигуры.
- Кто там? – крикнул я, продолжая работу, но уже чувствуя, как внутри сжимается от восторга невидимая дополнительная диафрагма – будто чудо новогоднее подкрадывается.
- Ребята твои, - Оля застыла, держась за дверь в воротах, и прижала ладонь в варежке ко рту, замолчав.
И вспомнил я, вдохнув морозный новогодний воздух, слово, которым закончил свою речь Ставрогин: это было «одиночество».
- Какие ребята, Олюш? – я даже отвернулся, чтобы сглотнуть вставший в горле комок.
Когда я полюбил одиночество, оно оставило меня, я перестал искать себя среди сонма людей, и нашел свое счастье.
- Твои ребята. Сережа и Влад....
«Сережа...», - шепотом повторил я улыбаясь и пошел встречать гостей.
Наступал две тысячи седьмой год, и я верил, что все будет хорошо. Как никогда раньше. И думаю, что могу быть счастливым. Как и все, кто полюбит одиночество. Потому что только тогда начинает человек ценить общение и близких людей, дороже которых нет на свете и которые найдут тебя, даже если у тебя больше нет телефонного номера. А чудеса случаются, главное – верить внутреннему голосу, особенно под Новый год, когда так хочется перемен к лучшему.
часть 1 часть 2
|
|
|
| |
| |
| |
|
|
|
|
|